Девушка и скрипка. Жизнь на расстроенных струнах - Мин Ким Страница 50

Играет ли он на ней? Думаю, да. Звучит ли она так, как должна звучать? Ну конечно же нет. Полагаю, что у него нет ни таланта, ни навыков, ни внимания для этого. Я лелеяла мысль, что в один прекрасный день скрипка вернется в мои руки, руки настоящей скрипачки. Ведь она была создана для этого. Но я для нее лишь нечто преходящее, так же как и новый владелец. Моя скрипка будет жить дальше. Возможно, ее время еще впереди. По крайней мере, я на это надеюсь.

Хотя я уже не так уверена в этом, как раньше. Времена меняются, уже изменились. Скрипки, вроде моей, теперь покупают не для игры. В них инвестируют. Они пылятся в сейфах, за огнеупорными дверями и невзламываемыми замками. Иногда их достают, держат руками в белых хлопковых перчатках, благоговейно осматривают и возвращают обратно в безопасную клетку. Они уже не звучат в концертных залах. Они молчат в кромешной тьме. И чем больше их сейчас покупают и прячут, тем меньше их попадает на рынок. И тем выше цена тех, которые на рынке каким-то чудом все-таки оказались.

Кто же их покупает? Точно не скрипачи. Мы больше не можем позволить себе Страдивари, какими бы виртуозами мы ни были. Но ведь мастер создавал их для музыкантов и ради музыки. Хорошая Страдивари может наполнить звуком концертный зал так, как это не способна сделать ни одна другая скрипка. Этим инструментам нет равных по силе. Они были созданы для того, чтобы вдохнуть жизнь в великие произведения, чтобы путешествовать со своим партнером с одного концерта на другой, в поездах и самолетах, чтобы лежать на задних сиденьях автомобилей или в гостиничных постелях. Их создали, чтобы весь мир их услышал! А теперь они лежат бездыханные, лишенные голоса, и никто не видит, как они мерцают во мраке. Такова их участь. И если в кои-то веки на них играют, то это не более чем скольжение по верхам, опошление их таланта. А что же мы, музыканты? Мы тоже живем во мраке.

И все-таки теперь у меня новая скрипка, и с ней придется договариваться, находить взаимопонимание. Все это время между нами не было связи, и неудивительно: когда моя скрипка вернулась, и я не смогла оставить ее у себя, я все время держала эту на расстоянии, не только физически, но и морально. И когда я брала ее в руки, я чувствовала, что между нами есть некая преграда, что скрипка мне не подходит, и все это как-то неправильно.

Я играю на ней уже несколько месяцев, и, хотя теперь мы начали постепенно привыкать друг к другу, меня все равно терзают сомнения. Она многое могла бы мне дать. Я знаю это, и я знаю, что была к ней несправедлива. Она всегда оставалась для меня напоминанием о той, другой скрипке, которой никогда не смогла бы стать. Мне казалось, что она пытается подольститься ко мне, обманом добиться моей любви. Но все-таки это Страдивари. Скрипка, созданная руками гения. Она была в числе любимых его творений, и, если бы не повреждения, ценилась бы выше остальных работ. Она заслуживает, чтобы на ней играли, она заслуживает своего музыканта, не меньше, чем моя.

Но с недавних пор я стала относиться к ней более объективно. Отчасти потому, что я снова стала видеть в себе музыканта, а когда музыкант смотрит на инструмент, он в первую очередь думает: «Чего от него можно добиться? В чем его сильные стороны? В чем слабости? Можно ли на нем сыграть это? А это?» И долгое время все мои мысли метались между двух скрипок: той, которая исчезла, и той, которую я сжимала в руке. Но с недавних пор на горизонте стали возникать неясные силуэты, которые с каждым днем становятся отчетливее. Недавно Чарльз Бир показал мне еще одну Страдивари. Я взяла это великолепие в руки, я услышала ее голос. И туман слегка рассеялся, потому что я услышала в этой скрипке то, что не слышала в той, которой владела сейчас: первозданную чистоту подлинной Страдивари. Это заставило меня задуматься о том, что у меня было, что я потеряла, и чем заменила потерю. Теперь я понимаю, что не будь я в тот момент так сломлена и подавлена, никогда бы не купила тот инструмент. Это была ошибка. Ох, какая же это была ошибка со всех точек зрения! Она заставила меня довериться людям, от которых нужно было держаться подальше. Нужно было послушать других продавцов. Они давали советы намного лучше и беспристрастнее. Но демоны, знавшие мои тайные страхи, нашептали мне неверное решение. И в итоге я купила не тот инструмент, и случилось худшее из всего, что могло случиться: моя скрипка вернулась, а мне не хватило средств выкупить ее и забрать домой. Если бы я купила Гваданини…

Нельзя было соглашаться на эту покупку. Новая скрипка увела меня не туда, и случилось все это в то время, когда я не могла думать ясно и за меня думали другие люди. Я неблагодарна? Жестока? А вдруг мы могли когда-нибудь сработаться с ней? Разве не я возложила на нее бремя, которого она не заслуживала, которое не могла сбросить, потому что я ей этого не позволяла? Думаю, отчасти это так, хотя я честно пыталась привыкнуть к ней. Но услышав ту, другую Страдивари, я поняла, что нынешняя скрипка никогда не сможет дать мне то, что нужно. Кому угодно, только не мне, не тому, кем я была и кем хотела быть. Я начинаю понимать, что мне нужна скрипка, с которой я смогу расти. Не то, чтобы я не пыталась работать с этой: я исправила подставку, душка была коротковатой, и я заменила ее более подходящей. Но я начала думать, что, пока решение моей самой главной проблемы не найдено, нужно просто двигаться дальше.

Еще полгода назад я думала иначе. Если бы Чарльз не показал мне эту Страдивари, возможно, мне понадобилось бы больше времени, чтобы разбудить мои чувства к музыке. А потом меня познакомили еще с одной скрипкой. Амати. Амати были семьей скрипичных мастеров и жили в середине XVI века. Андреа Амати изготовлял скрипки для Лоренцо де Медичи, Екатерины Медичи и Карла IX, короля Франции. Сыновья Андреа, Антонио и Джироламо, тоже добились успеха. Они привнесли немало новшеств в конструкцию скрипки. Их главным достижением можно считать усовершенствование эфов.

У Джироламо был сын по имени Николо, которого считают величайшим творцом из семьи Амати. Скрипки, созданные им, затмевают работы его отца и дяди, и именно к нему однажды пришел учиться юный Страдивари. На этой скрипке не играли почти пятьдесят лет. Чудесный инструмент, намного лучше того, что у меня сейчас. Мы обе опасаемся, что ее звучание может оказаться для меня слишком камерным. Но она сказала мне кое-что очень важное. Я ищу идеального спутника.

Как и все мы.

Многое произошло с тех пор, как я написала эти строки. Полиция показала мне скриншоты с видеокамер. Раньше я избегала смотреть на них, потому что боялась увидеть тот момент, когда вся моя жизнь пошла ко дну. Но теперь на мне спасательный жилет из слов, которые я пишу, он помог мне удержаться на плаву и взобраться обратно на борт. Распечатки хранились в тонкой папке с красно-голубой эмблемой Британской транспортной полиции и надписью «Лондонская система видеонаблюдения». Мне всегда казалось, что именно так выглядят торговые документы: аккуратно подшитые листочки в красивой обложке. Берешь и листаешь, пока не найдешь то, что тебе надо.

Кадров было немного. Верхние запечатлели нас с Мэттом. Вот мы только что сошли с поезда и идем по платформе. Перед нами идет какая-то пара, еще одна возится с багажом поодаль. Но мы никого не замечаем. Я справа от Мэтта, на плече у меня футляр со Страдивари. Картинка не очень четкая, но наше настроение определяется легко. Мы явно не ладим, каждый из нас пребывает в своем мире. Я иду, опустив голову, Мэтт — задрав подбородок. Не хочется в это углубляться, хотя и удержаться невозможно, но видно, что мы идем куда-то против моей воли. На втором кадре мы поднимаемся по эскалатору. Кажется, что Мэтт намного больше меня, намного сильнее, его движения более уверенные. Он несет больше багажа, у него сумка, чемодан на колесиках, виолончель за спиной. У меня — только скрипка. Только скрипка…