Хозяйка истории. В новой редакции М. Подпругина с приложением его доподлинных писем - Сергей Носов Страница 50

В 1990 году, как независимый кандидат, я избирался в Городской Совет города Москвы (тогда была еще советская власть), но, к сожалению, потерпел относительную неудачу — оказался, по сути, неизбранным.

Я консультант широкого профиля.

Являюсь помощником депутата Государственной думы, фамилию которого называть не буду. В этом качестве нередко бываю за границей, был даже как-то в Судане.

В альтернативный проект многим памятного Закона «О порнографии» внесена и моя скромная лепта. Соответствующее эссе, плод моих размышлений на эту деликатную тему, напечатано в шестом номере

«Последних аргументов» под рубрикой «Угол зрения». Там же дается мой фотопортрет.

Все эти годы, осмысляя свой опыт, я часто вспоминал Е. В. Ковалеву, как правило, с горечью, но и с теплыми чувствами тоже.

Я не знал о ней ничего. На наши сдержанно-корректные запросы о судьбе этой незаурядной женщины высокомерное и чопорное ЦРУ попросту не желало отвечать вразумительно. Напрасно мы стремились внушить американцам нехитрую мысль, что наше противостояние уже давно принадлежит истории. Мы предлагали партнерство и дружбу нашим недавним противникам. Добиваясь расположения к нам стороны, нас, увы, обыгравшей, мы охотно открывали секреты, ей интересные. Но тайны упорно хранило свои ЦРУ.

И все-таки судьбе моей было угодно устроить мне очную встречу с Е. В. Ковалевой.

Летом 1995 года я очутился в Германии по приглашению совета вышеназванного движения «Ветераны спецслужб в борьбе за демократию и общечеловеческие ценности». Меня просили прочитать доклад по истории правозащитного движения в СССР. Я темой владел, и публика осталась довольна.

Тогда же друзья устроили мне поездку в сопредельную Швейцарию, где меня познакомили с великолепными достопримечательностями ни на что не похожего края. Улицы Берна дышали историей. Шел дождь. Но он не портил погоды.

Веселячка Ева Розман, очаровательная ведущая популярной вечерней программы местного телевидения, вызвалась быть моим дотошным интервьюером, и мы с ней весело и непринужденно шутили в прямом эфире с учетом отведенных для этих целей минут.

Я пробыл в Берне три дня. В пятницу, возвратясь в гостиницу после встречи с читательницами, я узнал от портье, что меня разыскивала некая американка. Наверное, переводчица, подумал я и, не придав значения этому сообщению, принял душ, после чего спустился в ресторан и плотно поужинал.

Берн относится к числу немногих городов, по которым бродить можно вечно. Но не вечностью располагал я, а считанными часами. Между тем мне хотелось еще и еще, по возможности без гида и провожатых, предаваясь раздумьям, гулять и гулять, где гуляли когда-то великие люди, как бы мы ни толковали о Марксе теперь, или об Энгельсе, или, допустим, о Ленине, или хотя бы о несправедливо забытом Плеханове. Нарочно не называю художников, музыкантов, поэтов, их неповторимой аурой Берн пропитался до мозга костей, иначе бы он не был Берном!

Карл Юнг — разве он не был поэтом, художником? Разве не был писателем, не побоюсь этого слова? Только не спорьте, не надо спорить со мной!

Удивительно! Вопреки здравому смыслу в Берне хочется верить в реальность Штирлица! Нет, Штирлиц, конечно, вымышленный персонаж, и я был бы смешон, если бы утверждал обратное, да и фильм, насколько я помню, снимался в Риге.

Я вышел на набережную. Прелестнейший вид открывался моему невольному взору. Я стоял как вкопанный и любовался.

Вдруг я почувствовал своим затылком чужой взгляд на нем — на себе (ощущение не из самых приятных). Кто-то смотрел мне в затылок и смотрел на него пристально. Я не люблю этого, да и кто любит такое? Представьте, когда бы море, погруженное ночью в себя, умело чувствовать, понравился бы ему непрошеный луч прожектора, пускай даже ничуть не влияющий на структуру волнения морской поверхности? Читатель, если чутье у него достаточно развито, волен сам подобрать себе более точный образ, допускаю, что мой, только что приведенный, высокопарен с иной точки зрения. Но ведь это дело вкуса, не правда ли? Главное, чтобы дискомфорт моего состояния в тот момент, вот чего добиваюсь, был бы правильно донесен. И еще об одном замечаю: не вызов тревоги в душе считайте признаком зрелости интуиции, но подсказку себе самому, как правильно поступить.

Я не стал торопиться. Не желая допускать опрометчиво грубых движений, я решил сделать вид, что открытая мне панорама недостаточно широка, чтобы удовлетворить интерес любознательного туриста. Таким образом, корпус мой теперь мог оправданно пользоваться большей свободой, и я будто бы невзначай обернулся.

Нет, не пошлый какой-нибудь киллер стоял за спиной. Примерно в десяти ярдах от себя я увидел странную и статную женщину, презентабельную, сухощавую, немолодую, давно уже сильно немолодую, позволю себе уточнить. Следила ли она за мной? По-видимому, да — пока я перемещался в направлении к набережной, но не отвечу, как долго и с какого именно места.

Не смущаясь нисколько моей оглядкой, незнакомка продолжала дерзко смотреть на меня, не отводя взора, как бы развязывая руки мне для ответного всматривания. И манимый ее существом взгляд мой, к возрастающему удивлению моему, не переставал распознавать следы былой красоты на лице незнакомки, перестающей быть таковой: я ее узнавал. Узнавал и узнал.

— Ты ли это? — прошептал я невольно.

Она подошла ко мне и резким, наступательным движением, выдающим, однако, более неуверенность, чем решительность, протянула мне руку.

Я пожал эту руку своими двумя.

— Леночка… Ты?

— Меня зовут Элизабет, — услышано было мною.