Идущий от солнца - Филимон Сергеев Страница 50

– Это заволочье? – удивилась Вера.

– Да. Северное Заволочье. По этому пути ходили и Саватий, и Зосима – основатели Соловецкого монастыря, и мудрый Нил Сорский.

– Мне когда-то бабушка про них рассказывала.

– Весной здесь бескрайние глухариные тока и повсюду тетеревиные драки.

– Что это такое?

– Это драки лесных петухов. Они дерутся так, что пух летит до самого брусничного суземья. Тихо, Вера, не шевелись… – Иван вскинул ружье и припал к ветвистому ярко-зеленому можжевельнику. – Нынче косачи даже ночью не дают покоя друг другу. Слышишь, сучья трещат?

– Нет, не слышу.

– Почувствуй, откуда дует ветер, и прислушайся еще раз.

– Теперь слышу. Мне хочется увидеть хоть одного косача.

– Здесь их сотни. Но дерутся они, главным образом, рано утром, с первым появлением солнца. – Иван положил ружье на ветку старого можжевельника и осторожно раздвинул колючие кусты.

– Смотри, Вера. Вот они, сизокрылые голубчики. Больше десяти штук, а на самой вершине березы сидит тетерка.

Вера пригляделась и действительно увидела на фоне светло-синего неба черных, как уголь, птиц. Их было много, но все они сидели на одной березе и, сильно вытянув шеи, прислушивались к тишине.

– Сколько их тебе надо, моя королева? Разумеется, для одного ужина, – тихо спросил Иван.

– Не знаю, Ваня, мне жалко их.

– Сервелата у меня нет, доширака тоже. – Он улыбнулся, но на этот раз Вера не ответила на улыбку.

– Хватит двух штук. Тебе и мне… – так же тихо ответила она, так и не улыбнувшись.

– Мало! – возразил Иван. – А чем заморского гостя кормить будем? Да и десантник, по-моему, не только злой, но и голодный.

– Тогда четыре штуки.

Иван долго прицеливался и, когда раздался выстрел, сразу же спустил курок второго ствола. Последовал еще один выстрел, после которого не задетые дробью косачи взлетели, а тетерка продолжала наблюдать за подстреленными птицами.

– Любопытная дамочка, – подметил Иван. – У такой хороший приплод будет.

– Почему?

– Потому что ее даже подранки интересуют.

– Ваня, ведь ты тоже подранок, – неожиданно сказала Вера и задумалась.

Иван повесил ружье на можжевельник и с грустью посмотрел на выплывающую из-за леса луну. И Вера неожиданно заметила какую-то паническую, ни с чем не сравнимую тревогу в его глазах.

– Зачем ты говоришь об этом? – вдруг с болью сказал он. – Зачем теребишь мою душу? Я не подранок!

– А кто ты?

– Мое положение гораздо хуже и невыносимее любого подранка. – Иван перезарядил ружье другими патронами и, стукнув прикладом по стволу можжевельника, спугнул тетерку. – Я изгой, живой труп. Единственная моя отдушина – это родник, а теперь еще ты, моя весенняя ласточка. – Он грузно сел на лежавшую рядом валежину и, обхватив голову обеими руками, закрыл глаза. – Верушка, я не знаю, что происходит со мной… Обними меня, иначе я сейчас разревусь…

– Что с тобой, Ваня? – Вера отложила в сторону карабин и, присев рядом, обняла Ивана за шею тонкими и очень цепкими руками. Она сделала это с такой лаской, с такой необъяснимой нежностью, что он сразу открыл глаза и, ощутив ее прерывистое дыхание, крепко обнял невесту. Вера слышала, что он сразу зашептал какую-то языческую молитву, и глаза его постепенно становились влажными.

– Миленький мой, Ванечка, крепись, – шептала она прямо ему в губы. – Доберемся до капища, сделаю тебе тибетский массаж, успокою твое сердце.

– Верушка, в моей душе живет невыносимая боль.

– Какая, Ваня?

– Я устал находиться среди людей, напоминающих мне отвратительных безмозглых животных, живущих одними деньгами и физическими ощущениями. Я ушел от них в эти дремучие леса, но даже здесь от них нет покоя. Они лезут в мою душу, к моему космическому богатству, к моей вечности. – Он смахнул с лица слезы и, обнажив ее грудь, уткнулся в нее воспаленными губами. – Им богатство солнце не подарило, потому что они бездушные разрушители. Они еще до новой эры начали создавать демократию. Демосфен, Софокл, Еврипид, Пифагор! Где она?! Наверно, это была всего лишь мечта. Демократии никакой не было и никогда не будет. Тем более сейчас, в цифровой компьютерный век, где все, даже переживания и наличие адреналина в крови, измеряется цифрами. Где та цифра, которой можно измерить демократию?! Неужели она измеряется только «баблом»? Жулье губит планету. Оно умудряется русского православного человека учить при помощи якобы демократического искусства воровству и убийству. Люди с определенными взглядами создали веру, которая целиком опирается на волю Божию. Таким образом, они сняли с себя ответственность за все происходящее. В результате они оторвались от матушки-Земли, Солнца, человеческого разума. Они надеются, что Бог все простит.

– Конечно, простит. Он должен простить, – перебила его Вера.

– Это заблуждение. Он простит только тех, кто помогает расцвету фауны и флоры! Кто создает условия для незыблемых земных законов. – Он поднялся с валежины и, подойдя к ружью, повесил его на плечо. – У многих людей теперь нет души.

– Почему?

– Космическая орбита человеческих душ не успевает обеспечить душами быструю рождаемость людей. Ты знаешь, что каждый ушедший из жизни человеческий дух проходит длительную обработку в космосе?

– Ты что-то говорил спецназовцу, но я не врубилась.

– Иногда обработка длится не одну тысячу и даже миллионы лет.

– Ничего себе!

– Слишком гнилые и мерзкие души все чаще и чаще попадают на орбиту космоса. Иногда с такими приобретенными на Земле комплексами, скажем, комплекс клептомании в больших размерах, космическая плазма начинает нагреваться до температуры солнца, и тут происходят сильные магнитные колебания, а потом смещение полета небесных тел. От этого там, на орбите человеческих душ, тоже становится тесно, как в московской коммуналке в тридцатые годы.

– Это ужасно. Неужто человеческому духу тесно даже в космосе?

– Может быть поэтому и душ на Земле не хватает. А люди не понимают этого и плодятся кто как может. Они думают, что их потенция, их сладкая страсть создает человека, поэтому прославляют секс и физическую силу плотского влечения, забыв о том, что человек – не животное и поддерживает жизнь на Земле вовсе не секс и не плотский снобизм, а душа, наделенная плазмой космоса, пропитанная состраданием и любовью к Земле, к людям. – Иван взял ружье в руки и вдруг с жалостью посмотрел на Веру. – Современная цивилизация разрушила разум людей, – твердо сказал он. – Интимная страсть стала у них физическим развлечением, уничтожившим ни с чем не сравнимое движение человеческих чувств. Они лишили себя ответственности перед Вселенной, космической первоначальной сути, создающей духовную жизнь людей.

– Это уж точно, – затаив дыхание согласилась Вера. – Видно поэтому, когда продвинутый «жук» разглядывает мое смазливое личико и хочет заполучить его, то молчанию его нет предела. Он никогда не скажет, что я ему нравлюсь. Он словом не обмолвится о моих глазах, которые я довожу до художественного совершенства. Он ничего не скажет о моих всегда красивых губах, хотя я трачу на них самый дорогой силикон. Он боится, что, делая мне комплименты, придется платить еще дороже, и тупо смотрит на мои загорелые ноги. Он даже не хочет знать, что я не только штучная женщина, но и человек, который пытается найти себя в этой ошалевшей действительности. Его страсть бездушна и мерзопакостна, как исповедь пьяного мужика или академика, который утверждает, что на Земле нет духовной жизни!