Галаад - Мэрилин Робинсон Страница 50

– Я тоже рад тебя видеть, – сказал я и не лукавил, потому что в этом плане разделял радость старого Боутона.

На это он не ответил.

– Я говорю это совершенно искренне.

Он вытянул ноги и прислонился спиной к столбу, подпиравшему крышу веранды.

– Не сомневаюсь, – сказал он.

– У меня есть целая стопка Библий.

Он засмеялся.

– Насколько она толста?

– В локоть или около того.

– Пойдет, наверное.

– Лишь два локтя могут облегчить твои душевные муки?

– Полностью. – И тут он вспомнил о хороших манерах. – Приятно было увидеть вас снова. И познакомиться с вашей женой. С вашей семьей.

Мы немного помолчали.

Я сказал:

– Ты произвел на меня впечатление тем, что знаешь Карла Барта.

– О, – произнес он. – Время от времени я пытаюсь взломать код.

– Что ж, – сказал я, – восхищаюсь твоим упорством.

Он ответил:

– Вы вряд ли стали бы им восхищаться, если бы понимали мои истинные мотивы.

Из всех людей на земле с ним, должно быть, сложнее всего вести беседу.

И я ответил:

– Не важно. Я все равно восхищаюсь.

Он ответил:

– Спасибо!

И мы помолчали еще немного. Вышла твоя мать с кувшином горячего сидра и чашками и тихо села с нами, эта милая женщина. И я задумался, каково это было бы, если бы Джек Боутон и правда был моим сыном и вернулся, изможденный, после какой бы то ни было жизни, которую вел, и сидел здесь рядом со мной, спокойный и на первый взгляд умиротворенный, в эту тихую ночь. Эта мысль принесла мне глубокое удовлетворение. Я так много размышлял об идее милосердия, милосердия как восторженного огня, который обнажает основы основ. Там, в темноте и тишине, я почувствовал, что могу забыть все скучные подробности и просто ощутить присутствие его смертного и бессмертного существа. И меня охватило чувство, нечто вроде приятного страха, которое заставило подумать, что Боутон боится ангелов.

Что ж, возможно, я уже наполовину уснул в тот момент, но меня в очередной раз посетила мысль, которая уже некоторое время живет в моей голове. Я жалел, что не могу сидеть у ног этой вечной души и учиться. Тогда он действительно казался мне ангелом, по сравнению с тем, кем он был, ангелом, размышлявшим над тайнами своей смертной жизни, глубинными человеческими чувствами. И, разумеется, таков он и есть. «Ибо кто из человеков знает, что в человеке, кроме духа человеческого, живущего в нем?» ^[29] Крайне важно, что все мы – тайна друг для друга, и я действительно верю, что в каждом из нас живет отдельный язык, отдельная эстетика и отдельная юриспруденция. Каждый из нас – это маленькая цивилизация, построенная на осколках бесчисленных более ранних цивилизаций, но с собственными понятиями о том, что красиво и что приемлемо. И здесь нужно добавить, что мы сами, как правило, не дотягиваем до этих стандартов и нам приходится проявлять недюжинные усилия, чтобы их соблюдать. Мы принимаем случайные совпадения в характере с другими людьми за истинное сходство, потому что те, кто нас окружает, унаследовали те же традиции, расплачиваются той же монетой, признают в большей или меньшей степени те же понятия приличия и благоразумия. Но на самом деле все это лишь позволяет нам сосуществовать вместе, несмотря на то что нас разделяют огромные, нерушимые и непреодолимые пропасти.

Быть может, мне стоило написать, что мы далеки друг от друга, как планеты. Но тогда я в некотором роде лишил бы смысла собственные слова о том, что мы подобны цивилизациям. Возможно, все планеты отпочковались от одной звезды, однако историческое измерение к этому сравнению не применимо, и это правда, что все мы живем на обломках жизней иных поколений, отсюда проистекает мнимая неразрывность, которая имеет огромное значение, ибо вводит нас в заблуждение. Я достаточно стар, чтобы помнить, как мы отправлялись в лес целой компанией, окружали кусты, а потом сходились, загоняя зайцев в центр круга, так что они оказывались в ловушке, а потом забивали их палками и битами. Это было во времена Великой депрессии, люди голодали, и мы делали все, что могли. Я не придираюсь. (Мы не нападали на чернохвостиков, только на белых зайцев. Все знали, что чернохвостиков по какой-то причине трогать нельзя, хотя не помню, чтобы кто-то объяснял, почему.) Некоторые ели сурков. Отправляясь в школу, дети брали с собой на обед корзинки, где лежала лишь вареная картошка да кусок хлеба, намазанный свиным салом. Тогда окна церкви так зарастали пылью, что я забирался на стремянку и смахивал ее метлой, чтобы внутри было достаточно светло и люди могли читать гимны по книге.

Ужасные были времена, но так уж сложилось, и мы очень привыкли к такому образу жизни. Такова была наша цивилизация. Долина теней. С таким успехом это место могло бы быть Уром Халдейским, если учесть, скольким людям о нем известно. И за это я благодарю Господа, конечно, хотя, раз уж так должно было случиться, не жалею о том, что провел здесь все эти годы. Это дает возможность иначе взглянуть на многое. Я слышал, люди говорили, что это научило их ценить в жизни не только безопасность и материальные блага. При этом я знаю в округе много пожилых людей, которые, памятуя о былых тяжелых временах, и с пятицентовиком не готовы расстаться. Я не могу их за это винить, хотя это означает, что церковь только сейчас начала выбираться из собственной Великой депрессии. «Иной сыплет щедро, и ему еще прибавляется; а другой сверх меры бережлив, и однако же беднеет» ^[30]. Многое в нашем городе подтверждает истину этого учения. Что ж, церковь обветшала по той же причине, по которой она до сих пор сохранилась. На самом деле мне грех жаловаться. Это хорошо, когда ты знаешь, что значит – быть бедным, но еще лучше, когда у тебя для этого есть компания.

Полагаю, они подумали, что я задремал, как это часто бывает, – я и сам знаю за собой эту привычку. У них завязался разговор. Твоя мама сказала, стараясь говорить потише:

– Вы уже решили, как долго пробудете здесь?

Он ответил:

– Боюсь, всем и так кажется, что я здесь задержался. А вот мне – едва ли.

Они помолчали, потом она поинтересовалась:

– Собираетесь вернуться в Сент-Луис?

– Возможно.

Снова пауза. Он чиркнул спичкой. Я почуял запах сигарет.

– Хотите?

– Нет, спасибо. – Она засмеялась. – Так я не отказалась бы. Просто жене священника курить не подобает.

– «Просто не подобает»! Можно подумать, за вами кто-то следит.

– Я не возражаю, – сказала она. – Кто-то должен был преподать мне урок рано или поздно. На сегодняшний день я уже так долго веду себя как подобает, что мне это почти нравится.