Номер 11 - Джонатан Коу Страница 50

Припоминая беседу со старшим инспектором, Натан не мог отделаться от тревожных мыслей. Беспокоило его не только явное нетерпение Кондоуза выйти с этим делом на публику при первой же возможности, в равной степени его смущала собственная готовность считать лишь одну существующую на данный момент гипотезу непогрешимой: Жозефина Уиншоу-Ивз – единственное связующее звено между двумя убийствами. Но все ли так очевидно? А что, если оскорбления в ее адрес из уст скончавшихся комиков – отвлекающее совпадение, и только?

Но более всего его удручила мысль, что к этому преждевременному выводу он пришел, изменив собственной философии. Все, что он сделал до сих пор, – посмотрел три видео и отметил пересекающиеся детали. Разумеется, эти общие черты обладали значительным потенциалом, но вряд ли действия Натана можно было назвать исчерпывающими или скрупулезными. Разве не он стремился стать первым в Англии уголовным следователем-интеллектуалом? Разве не он был убежден в том, что любое преступление лучше всего раскрывать исходя из социального и политического контекста? Культурология и моральная философия зачастую указывают путь к разгадке с большей точностью, нежели отпечатки пальцев на оконной раме или следы, оставленные на садовой тропинке. Пора было засесть за чтение.

И на протяжении пяти дней констебль Пилбим почти не покидал своего кабинета.

Сперва он удивился тому, как мало написано работ по истории и философии юмора. Не считая немногочисленных и разрозненных комментариев Платона, Аристотеля и Цицерона, древние авторы высказывались на эту тему крайне скупо. В Англии первым серьезным исследователем юмора был Томас Гоббс, согласившийся с Рене Декартом в том, что смех основан на гордости, являясь агрессивным выражением превосходства над себе подобными. Иммануил Кант одним из первых предложил более разностороннюю теорию юмора: «смех – это эмоциональное состояние, возникающее при внезапной трансформации напряженного ожидания в ничто», и сопровождается оно «ощущением здоровой бодрости по той причине, что кишечник при смехе приходит в движение». Кьеркегор в целом согласился с предшественниками, подчеркнув, что комедия рождается из противоречия, хотя в данном случае это «безболезненное противоречие», тогда как трагедия основана на «противоречии страдания». Анри Бергсон, однако, вернулся к теории смеха как выражению превосходства и подправил ее, заявив, что мы смеемся над другими людьми, когда подмечаем в них «некую механистичность поведения там, где уместнее была бы чуткость восприятия, маневренность и гибкость мысли». Всего несколькими годами позже Фрейд опубликовал свой эпохальный труд «Остроумие и его отношение к бессознательному», выдвинув теорию, показавшуюся Натану наиболее развернутой и убедительной. По Фрейду выходило, что кульминационный момент шутки создает нечто вроде психического срезания углов, перебрасывая нас от одной идеи к другой по короткому и неожиданному пути, что позволяет «экономить психическую энергию», и сбереженная ментальная активность выплескивается в виде взрывного смеха.

Натан прочел все эти разнообразные толкования, подчеркивая наиболее интересные строчки и делая пометки. Мало кто из комментаторов выделял в отдельную тему сатиру или политический юмор, хотя Натану и попалось на глаза презрительное наблюдение, сделанное Миланом Кундерой: тот обозвал сатиру «школярским искусством», что стремится подвести публику, будто стадо, к заранее сформулированной политической или нравственной позиции, начисто проигрывая в том, в чем писатель видел подлинную цель художественного творения – сделать так, чтобы люди осознали противоречивость и множественность смыслов.

Исчерпав печатные источники, находившиеся в его распоряжении, Натан вышел в сеть и принялся бродить по блогам и форумам, посвященным современным разновидностям юмора. Он окунулся в совершенно незнакомый мир, где гики и фанаты искусства комедии, знавшие об этом предмете чересчур много и уже не мыслившие жизни без него, обсуждали современный юмор со всей необузданностью страсти, одержимостью, враждебностью, ехидством, грязной руганью, издевательствами, несправедливостью, агрессивностью, подлостью, грубостью, наглостью и пакостностью, какие только дозволяет интернет. Эти люди любили комедию столь пылко, что и ненавистью вспыхивали, стоило чиркнуть спичкой. Шутка, которую они сочли глупой, комик, не сумевший их рассмешить, воспринимались как личное оскорбление, и «провинившимся» воздавалось сторицей. Уважение, хотя и с оговорками, они выказывали только тем редким комикам, что превращали свои выступления в критику общества – острую, шокирующую, бьющую не в бровь, а в глаз, – используя выражения, которые многие зрители считали недопустимыми и в негодовании затыкали уши. К популярным комикам, чьей целью было лишь насмешить и развлечь публику забавными бытовыми нелепостями, комедийное онлайн-сообщество относилось терпимо как к безвредному времяпрепровождению. Подлинную ярость они приберегали для тех, кто пытался усидеть на двух стульях, – тех, кто перчил беззубые тексты аккуратными отступлениями на политические темы, доступно намекая на свои либеральные взгляды, чему публика благосклонно кивала. Этих людей онлайн-критики разносили в пух и прах, безжалостно высмеивали и осыпали площадной бранью, благо анонимность обеспечивала им полную безопасность.