Возможная жизнь - Себастьян Фолкс Страница 50

– Что ты читаешь? – однажды спросила она.

– Библию, – ответил Марсель. – Думаю, ты изучала ее в сиротском приюте.

– Мы ничего там не изучали. Работали да молились, больше у нас ни на что времени не оставалось.

– В армии один мой приятель рассказывал истории, которые вычитал в Библии, – сказал Марсель. – Вот я и решил почитать ее.

Даже самые благочестивые католические семьи Лимузена с книгой этой знакомы не были и руководствовались в жизни проповедями священников и примерами святых. Марсель читал ее впервые и испытывал восторг, которым полагал необходимым поделиться с первым попавшимся человеком, а таким оказалась Жанна.

Он читал Библию как приключенческий роман, с изумлением, возраставшим от страницы к странице. Братоубийство в поле; сын, приносимый в жертву любящим отцом во исполнение отданного бестелесным голосом приказа; дитя, плывущее в корзинке среди тростников; море, которое вздымается и расступается, образуя две стены из соленой воды; старик, глядящий на землю, в которую он никогда не сможет вступить. И самое главное, жестокий, неумолимый бог и неимоверной доблести люди, сражающиеся, чтобы выжить в созданном этим божеством варварском мире.

Марсель взялся читать Библию вслух, а Жанна смотрела на него, поджав губы и недоверчиво на него поглядывая. Кто они, эти израильтяне, считавшие себя такими избранными и великими? Поскольку она верила в вечное присутствие незримого сверхъестественного духа, неопалимая купина и манна, сыпавшаяся с небес, большого впечатления на нее не произвели; чудеса израильтян показались ей аляповатыми и обманными. Да и ясного представления о других странах и народах она не имела. Как и о Франции, что лежала за пределами Лимузена, – Жанна подозревала, что саму эту «Францию» выдумали парижане – для того чтобы жиреть за счет и вправду существующих мест, Бретани, к примеру, или Лангедока.

Марсель попытался объяснить Жанне, где находится Святая земля. Показал ее на глобусе, который стоял в комнате отца, и лишь тогда сообразил: Жанна понятия не имеет, что изображает этот вращающийся жестяной шар. Читая вслух рассказ о печи огненной, пламя которой не коснулось троих праведников, он почувствовал, как горло ему сжимает благоговейный трепет. Но затем поднял взгляд к окну, у которого шила Жанна, и увидел, что эти поразительные события ничего для нее не значат, – поскольку никак не соотносятся с чем-либо из пережитого ею.

Однако дни шли, и в ее отношении к Библии совершались медленные перемены: Жанна стала ждать чтений, хоть они ее и пугали. Истории судей израильских первыми пробили брешь в латах ее сопротивления. Самсона она сочла дурнем, заслужившим своим тщеславием и похотливостью смерть под развалинами храма, который он обрушил себе на голову. Но когда Иеффай стал перед битвой с аммонитянами молить своего жестокого Бога о помощи, в его тревоге обнаружилось нечто понятное Жанне, – в особенности то, как он постарался сделать свою просьбу более приемлемой, пообещав в случае победы принести Богу жертву – первое живое существо, какое увидит по возвращении домой. Жанна почти забыла про его обет, когда Марсель добрался до того момента, когда Иеффай, который после долгого дня возвращается с победой домой, встречает – подумать только! – свое единственное дитя, дочь, выбегающую из дома, чтобы обнять отца.

– Этот Бог Израиля – он истинный? – как-то спросила Жанна.

– То есть?

– Он же не настоящий Бог, верно? Не наш.

– Думаю, подразумевается, что это Он и есть, – сказал Марсель. – Но до того, как породил сына.

– Нашего Спасителя?

– Да.

– Не понимаю.

– Да и никто толком не понимает. Мы же не знаем, как устроен наш разум или почему мы живем. Оттого людям и необходима вера.

– Я знаю, как устроен мой разум, – заявила Жанна.

– По-настоящему нет. Этого даже философы не знают. Я видел на поле боя человеческий мозг, он точь-в-точь такой, как на прилавке мясника в Треньяке.

Жанна велела ему не говорить глупости.

Марсель улыбнулся:

– Когда-нибудь кто-то сумеет, наверное, понять все, каждую мелкую подробность работы наших умов – и не просто философ, а ученый.

– Да какой, о Господи, от этого будет толк? – спросила Жанна. – Это же ничего не изменит.

Впрочем, подобные разговоры случались у них нечасто. Обычно Жанна, отрываясь от шитья и бросая взгляд на лицо Марселя, думала только одно: это не Марсель, это кто-то другой. Левую сторону лица покрывала кожа, снятая со спины Марселя хирургом во время операции, делать которую тот научился, пожив в Индии. Однако Жанна думала, что человечьей кожи хирургу не хватило и он пришил – около лба, там, где росла необычайно густая щетина, – кусочек свиной. Впрочем, на шее и на щеке заплата прижилась хорошо, а вот спина заживала медленно и нуждалась в ежедневных перевязках. Жанна оказалась единственной, кто взялся выполнять эту задачу, она каждый день меняла повязки Марселю, ложившемуся для этого ничком на свою кровать. Обработав рану, присыпав ее тальком и покрыв чистой тканью, она быстро проводила ладонью по завиткам на шее молодого человека, чего, когда он был ребенком, делать не решалась. Марсель переворачивался на спину, однако в лицо ему Жанна не смотрела, потому что он не был для нее прежним человеком.

Марсель постепенно набирался сил; на душе у него светлело, когда он смотрел через гостиную на старую служанку и видел, как мало-помалу ее меняет то, что он читает. Цари Израиля, похоже, были ей отвратительны, она с нетерпением, с крестьянской злобой, вызывавшей у Марселя улыбку, ждала их падения. Давида Жанна невзлюбила сразу и нисколько не удивилась, когда тот стал похотливо поглядывать на купавшуюся голышом Вирсавию, жену Урии. Когда же Давид подстроил смерть Урии, поставив его во время сражения в первый ряд воинов, Жанна пришла в восторг – не потому, что Урия ей не нравился, но потому, что случившееся подтвердило ее невысокое мнение о Давиде. То, что читал ей Марсель о последующем приходе к Давиду пророка Нафана, Жанна слушала вполуха. Нафан рассказал царю про богатого человека, у которого было все, но он возжелал пуще всего единственную овечку, принадлежавшую бедняку. И отнял ее. Царь Давид, услышав рассказ пророка, ужаснулся. Царь явно не понял, что это притча, принял ее за правду и повелел Нафану назвать ему того человека, чтобы сурово наказать его.

Марсель взглянул на Жанну, увидел, что она не сводит с него глаз, выдержал паузу и прочитал страшный ответ Нафана: «Ты – тот человек».

Рот Жанны приоткрылся, показав почерневшие зубы. Марсель смотрел, как по лицу ее разливается заря, как на него наползает туча, как оно снова светлеет. «Он хочет сказать… овечка… жена…» Марсель молчал, но кивал, пока в голове Жанны складывался по кусочкам смысл того, что она услышала. Впервые в жизни он увидел ее не находившей слов. Еще никакой торжественной проповеди или срамному крестьянскому присловью не удавалось вымести из ее головы все мысли до единой.

Марселю приятно было увидеть, что слова книги способны тронуть даже такого упертого человека, как Жанна; а кроме того, он испытал облегчение, поскольку уже начал гадать, не один ли он настолько впечатлителен. Всего лишь днем раньше, в тишине своей комнаты он читал о гибели Саула и Ионафана в горах Гелвуйских, а после о том, как Давид оплакивал их. Тут он впервые отчетливо представил себе поле битвы и убитых там солдат. «Краса твоя, о Израиль, поражена на высотах твоих! как пали сильные!» [30]– прочитал он, и большая книга начала подрагивать в его руках. В памяти ожили – впервые с такой ясностью – эскарпы Ваграма, усеянные телами людей, которых он знал. «Как пали сильные на брани! Сражен Ионафан на высотах твоих. Скорблю о тебе, брат мой Ионафан. Как пали сильные, погибло оружие бранное!» [31]