Бессмертная история, или Жизнь Сони Троцкой-Заммлер - Иржи Кратохвил Страница 50
Бессмертная история, или Жизнь Сони Троцкой-Заммлер - Иржи Кратохвил читать онлайн бесплатно
А уж это я знала во всех деталях.
Железный прут, с помощью которого я проникла в купол, мне пришлось использовать вместо сломанного засова, и таким образом я снова преградила путь внутрь. Потом я разделась донага и постояла какое-то время в полумраке и холоде, прежде чем достать из рюкзака матушкино нижнее белье и матушкино платье давно ушедших лет начала века, затем я встала на стул и начала одеваться и разбираться со всеми этими воланами, оборками, лентами и бантиками, а затем с трудом втиснулась в корсет на острых косточках и натянула огромную юбку, раздутую, жесткую, похожую на большой колокол. Я не знаю, сколько времени ушло у меня на натягивание и одевание, на часы я не смотрела и совершенно не торопилась. А когда я наконец была готова, то, не слезая со стула, осмотрела себя со всех сторон с помощью маленького круглого зеркальца, точно обошла с маленькой свечкой в руке темные закутки и закоулки гигантского собора. И лишь потом двинулась наверх.
Затянутая в корсет и облаченная в огромную широкую юбку, я карабкаюсь по стене купола, хватаясь за крохотные неровности на его симпатичных боках (смотрите, смотрите, как я лезу!), я все ползу и ползу, и мой рюкзак набит вещами, ползу, как большое насекомое, чей пол и определить-то сейчас невозможно, и я добираюсь до вершины купола и довольно долго вожусь там, но все же нахожу наконец для себя удобное положение — и тогда я повисаю и начинаю неспешно предаваться тому, что меня собственно сюда и привело и вытолкнуло на самую вершину, я начинаю (внимание, господа, не прослушайте!) окукливаться. Из косточек корсета и из жесткой широкой юбки образуется, Соня, твоя куколка (а еще из медвежьей и бизоньей шкуры, и из железнодорожного туннеля Земмеринг в Альпах, и из паровоза «Аякс», старейшины всех паровозов европейского континента, и из «Меланхолии» Дюрера), и наконец ее перепонки спеленывают и оборачивают тебя целиком.
Такую вот избрала я для себя эмиграцию, мальчики мои, причем в ту минуту, когда я закукливалась для своей зимней спячки, когда я уподоблялась куколке, я и понятия не имела, как долго будет длиться эта спячка. Поначалу до меня еще долетали сквозь плотную оболочку и сквозь стены купола звуки близкого главного вокзала — удары буферов, постукивание по вагонным осям и колесам, гудение паровозов, шипение пара и треск вокзальных громкоговорителей, объявлявших о прибытии и отходе поездов.
А потом для огромной куколки, прицепившейся изнутри к крыше углового здания, все погрузилось в тишину.
БАРС
Соня Троцкая-Заммлер проснулась на вершине купола, подвешенная в чем-то вроде куколки… а может, кокона. Несмотря на доносившийся снаружи непрерывный гул, ясно было, что этот монотонный и приглушенный сразу двумя слоями (купол и куколка) шум не мог бы ее разбудить, а это значило, что проснулась она лишь потому, что пришло ее время. Все верно, час пробуждения настал! И, едва открыв глаза, она завела с собой следующий разговор:
— Вставай, Соня, ну какая же ты соня!
(Благодаря недавним историческим событиям мы с вами неплохо знаем русский язык и помним, что по-русски Соня с большой буквы и соня с маленькой звучат одинаково, вот Соня и воскликнула: «Вставай, Соня, ну какая же ты соня!»)
— Слушай, а сколько я проспала? И что это снаружи за гул?
— Ладно-ладно, скоро ты все узнаешь. Но для начала тебе надо выбраться из кокона и купола. И ты, подруга, надеюсь, понимаешь, что вылезать отсюда тебе придется так же, как тем музыкантам в начале века: аккуратненько приподнять купол, ловко выскочить на крышу, а оттуда спуститься на улицу!
И Соня подобралась к одному из маленьких окошечек, приложила к нему глаз и увидела заснеженную крышу, по которой вился ледяной ветер; так было и тогда, в самом начале столетия. Теперь быстренько натянуть на себя матушкину зимнюю одежду и упереться своей макушкой в макушку купола, а ногами — в один из выступов. Но купол ни с места. И что дальше? Поскольку отступать ей было некуда, то она все толкалась и толкалась, да так долго и настойчиво, что наконец заметила: толкается-то она напрасно, потому что в макушке купола есть нечто вроде замочной скважины. Тогда она извлекла из рюкзака батюшкины слесарные принадлежности, отыскала среди них огромную связку отмычищ и отмычек и побаловалась с замком, а потом опять уперлась макушкой — и купол откинулся, и ледяной ветер ворвался внутрь, с грохотом захлопнув виолончельный футляр. Она быстро покидала вещи в свой верный рюкзак, вскарабкалась на неприветливую крышу и аккуратно заперла за собой купол, потому что кто же его знает, когда он снова может понадобиться.
И вот стоит она на крыше (в матушкиной зимней одежде начала века, за плечами — рюкзак, в руке — батюшкина связка отмычек), смотрит вниз, ожидая увидеть там карнавальное шествие (так она объясняла себе этот несмолкающий гул, а там и впрямь полно людей, и они колышутся туда-сюда, как бывает на карнавалах), и в эту самую минуту кто-то задирает голову и указывает на нее и на ее связку отмычек, и все немедленно достают из карманов собственные ключи, и поднимают их, и улыбаются Соне, и принимаются этими ключами вызванивать: «Началось! Началось!»
С того самого момента, как я начал рассказывать «Бессмертную историю», я все время собираюсь и хочу (ужасно хочу) тоже взять слово, потому что говорить лишь устами своей героини (Сони) мне немного неловко. А поучаствовать в повествовании я должен непременно. Так что я приветственно машу вам своей кратохвильской шляпой.
Только в начале девяностых годов, после окончательного падения государства страха, моя мать заговорила о том, о чем молчала всю жизнь. То, что она прежде не рассказывала, касалось ее родителей. В июне 1945 года, во время «дикого переселения» немцев, они были отправлены в один из сборных лагерей, откуда их намеревались везти в Германию. В последнюю минуту вмешался мой отец, он воспользовался своими партизанскими связями, и дедушке с бабушкой разрешили вернуться. В лагере они заболели тифом, а может, паратифом, однако выкарабкались и спустя несколько лет даже получили назад свое чехословацкое гражданство. Таким образом, им разрешили жить дальше.
Моя бабушка с материнской стороны была немкой, ее звали Эмилия Хюбл, но по-чешски она говорила так же хорошо, как и по-немецки, и воспитывала мою маму как чешку. Разумеется, она происходила из судетско-немецкой семьи Хюблов, тех самых Хюблов, что владели большим имением с полевыми и лесными угодьями в Ланшкроунском крае. А поскольку имение нельзя было делить, то его унаследовал старший из бабушкиных братьев, который всем своим братьям и сестрам выплатил денежные доли и вдобавок ежемесячно посылал им из Ланшкроуна корзины с провизией. На свою долю бабушка купила дом в Заставке возле Брно, где и жила потом с дедушкой до самого переезда в Стршелице. В конце же концов они оказались в Брно. И в Заставке, и в Стршелицах они жили еще и потому, что тогда это были «городки железнодорожников». Дедушка водил паровозы.
Дедушка не был немцем, он был украинцем (его предки происходили из украинско-польского пограничья), и звали его Франтишек Жыла, но во время немецкой оккупации он взял немецкую фамилию своей жены, чтобы не оказаться в концлагере.
Жалоба
Напишите нам, и мы в срочном порядке примем меры.
Comments