Последние дни - Раймон Кено Страница 50

Итак, когда все было готово, я преспокойно отправился в Лонгшан, который как раз вновь открылся. Я не спешил. Пришел на третьем забеге. Естественно, купил себе билет на хорошее место; Сезар Рануччи выиграл третий забег, как это и значилось в моих записях. Тогда я направляюсь к кассе и ставлю десять франков на Леонору. А после этого осматриваюсь, прислушиваюсь к разговорам, наблюдаю. Мне жаль было весь этот люд, суетившийся в темноте; они не знали, что выиграет Леонора. Все-таки знание — великая вещь: я даже не смотрел забег, даже на табло не взглянул, а направился к окошку и получил триста три франка. Три франка я положил в карман, а триста поставил на Арлинду. Вокруг никто не вспоминал об Арлинде. И вот Арлинда отправилась в забег со ставкой шестьдесят четыре с половиной против одного, и девятнадцать тысяч шестьсот пятьдесят франков оказались у меня в кармане. Публика возбужденно обсуждала солидный выигрыш, но в кассу отправились не многие. Я же нисколько не был потрясен, ведь просчитал все заранее. Что до последнего забега, то я все же пошел посмотреть, как он проходит. Красивое зрелище. Поскольку я знал, что произойдет, мне не пришлось кричать и вынуждать свое сердце биться быстрее обычного. Моя кобыла сделала то, что нужно было сделать, чтобы мои цифры оказались верными. Ее звали Лавина, и она принесла мне десять тысяч франков при ставке восемнадцать и две десятых против одного, так что я ушел с точным выигрышем в двести одну тысячу шестьсот сорок три франка; именно это мне и было нужно, ровно столько отняли у моего бедного отца, если учесть рост стоимости жизни и падение франка.

На следующий день я взял выходной. Я доверил свое богатство одному кредитному учреждению, а потом спокойно прогулялся. Еще через день возвращаюсь к управляющему и говорю: это снова я. Он отвечает: столько-то. Я даю ему, сколько он просит, и возвращаюсь на свое место, выполнив то, что мне предначертано, то, что написали звезды; и пусть вокруг меня движется людской круговорот, как движутся зайцы в ярмарочном тире, пока кто-нибудь меткий не заставит их разлететься на мелкие кусочки.

Наступил октябрь, возвращаются студенты, и скоро начнут падать листья. Одним больше, одним меньше, для меня это не имеет значения. Я буду разносить блюдца и огибать столы, не вмешиваясь во все то, что меня не касается. Одни люди приходят, другие уходят. Есть те, чье предначертание еще не исполнено и кто воображает, будто их заурядной жизни не будет конца. Есть и другие, для кого все кончено; этих мы больше не увидим — ни месье Толю, ни месье Браббана, ни месье Бреннюира.

Когда пришло время, месье Толю сбила машина. Конечно же, это было самоубийство. Я давно предсказывал, что он покончит с собой. Достаточно было его увидеть, послушать. Не надо было даже смотреть на расположение планет. После короткого путешествия за границу у Толю буквально на лбу было написано, что он не жилец. Нехорошо встречать смерть так, как встретил он — с гримасой на лице; и так же нехорошо, когда у тебя внутри забродившая гниль. Это мерзко. Он говорил, что его мучает география. Другим говорил. Я уже не желторотый птенец. Я не обращал на него внимания. Он спросил меня, можно ли узнать дату своей смерти. На это я ему ничего не ответил. Он страшно надулся. Совесть ела его поедом. Если считать, что совесть вообще существует. В конце концов это привело его к тому, к чему должно было привести. Кто-то скажет: рано или поздно он все равно бы умер. Да, но важно как. Месье Толю ничего не оставалось, именно так он и должен был умереть: жалкой смертью, да еще когда штука, которую он называл своей профессиональной совестью, портит кровь. Он прошел свой неприметный круг, и его место уже занято.

Месье Браббана земля поглотила не намного позже. Первому старику я все правильно рассчитал. Он день в день отправился на свидание, которое я ему определил. Второй сразу последовал за ним. Получилось так, что двое похорон проходили почти подряд. Я там не был, но о них писали в газетах. Более пышными оказались похороны месье Браббана. Было много народу, потому что он был управляющим М.Р.А.К., акционерного общества с капиталом в десять миллионов франков, название которого не нравилось месье Толю из-за напрашивавшегося каламбура. Хоронить месье Браббана собрались всяческие порядочные люди. Мероприятие удалось на славу. Были произнесены слова и даже, так сказать, надгробная речь. Затем, через несколько дней, газеты написали, что покойный был жулик и что М.Р.А.К. — афера. Разразился скандал, тем более что речь шла о Рейнской области и марке. Газеты радостно состряпали бог знает что. Естественно, поместили биографию Браббана, раскрыли его настоящее имя, поведали о приговорах, и конечно же, как я и думал, он оказался мелким, ничтожным жуликом, который попадался то там, то сям, собирая коллекцию проколов.

А потом постепенно все поняли, что это было не такое уж жульничество, как казалось вначале, и что месье Браббан истратил лишь малую часть собранных денег, и что он также удачливо спекулировал на росте ливра (благодаря мне, но об этом никто не подозревает, а сам я хвастаться не буду; я, как выражаются в газетах, скромный человек). Наконец, месье Браббан купил здание, а точнее небольшой особняк в XVI округе, где жил с молодой женщиной, которая куда-то исчезла. То, что она исчезла, я понимаю; она чертовски права, неприятности были бы ей обеспечены, причем надолго. Что до месье Браббана — возвращаюсь к нему — то, как я и говорил, это был мелкий, ничтожный жулик, и даже состряпав настоящую крупную аферу, он нагрелся на ней едва-едва. Особняк в Пасси и пятьсот тысяч франков за год — не бог весть что. Но все-таки лучше, чем мелкие мошенничества, которыми он потешал себя всю жизнь. И потом, ему все же потребовалось ждать семидесяти лет, пока у него не появилось тщеславие и великие идеи, а появились они, я уверен, благодаря женщине, той самой упорхнувшей птичке. Наделав своей болтовней много шума, газеты в конце концов замолчали о Браббане, но от этого не перестали заливать свои страницы проклятой типографской краской, которая так пачкает руки.