Плакучее дерево - Назим Ракха Страница 50

Тэб Мейсон вышел из конференц-зала разгоряченным. Он терпеть не мог представителей прессы — их ручки, блокноты, скользкие вопросы, фото- и видеокамеры. Можно подумать, им не все равно. Можно подумать, им до кого-то есть дело. Для них главное — сделать себе имя, вот они из кожи вон и лезут, лишь бы сделать из любой мухи слона. Они жить не могут без внимания к своим персонам. Боже, как он ненавидел всю эту продажную братию — репортеров и политиков. По его глубокому убеждению, и те и другие были слеплены из одного не слишком хорошего теста.

За время своей работы ему нередко приходилось иметь с ними дело. Причины были самые разные — участившиеся случаи самоубийства, проблемы со СПИДом, спор о том, раздавать ли заключенным презервативы. Последнее особенно вывело из себя оголтелых радикалов правого толка. «Вы поощряете гомосексуализм!» — с пеной у рта кричали они. А акулы пера и политики наживали себе на всем этом капитал.

И вот теперь он уже дважды за десять дней был вынужден иметь дело с репортерами. Ранее, чтобы официально объявить о дате казни, затем сегодня — чтобы ознакомить с подробностями, процедурами, протоколами. Мейсон недобрым взглядом окинул стайку репортеров, их камеры, диктофоны, шариковые ручки, блокноты размером с футбольное поле. Всем им не терпелось узнать, как Роббин воспринял роковое известие.

— Он подавлен? Он отказывается от пищи? Он разговаривал с капелланом?

Им хотелось в мельчайших подробностях узнать о процедуре казни.

— Какой укол ему сделают первым? Тот, который подавляет центры дыхания, или тот, который останавливает работу сердца? — стрекотали они вопросами. — Ему будет больно?

«Разумеется, будет, вы, идиоты», — таки подмывало ответить им Мейсона. Больно бывает всегда. Больно оттого, что знаешь, что тебя ждет. Больно от ожидания. А еще есть другая боль — планировать казнь тоже больно. Боль причиняет само слово «казнь». Оно, подобно скальпелю, режет голосовые связки и рот, чтобы застыть страдальческой гримасой на лице. Нет, лучшего слова для этой процедуры придумать нельзя. Его было больно вспоминать, больно произносить и больно воплощать в жизнь, вернее, в смерть. Это черная работа, которую сильные мира сего на протяжении всей истории перепоручали другим людям. Таким, которым было не место в приличном обществе, париям, отщепенцам, отшельникам, тем, кто скрывал свое лицо за колпаком с прорезями для глаз, тем, кто умел отделить свою жизнь от результатов своего труда, но которых рано или поздно этот труд самих сводил в могилу. Так, один директор тюрьмы во Флориде, приведший в исполнение пятьдесят казней, неожиданно подал в отставку. Подал, и все, просто решил, что с него хватит. В приватном разговоре он признался Мейсону, что не может выбросить из головы пятьдесят пар глаз, которые смотрят на него денно и нощно.

Все имеет свою цену, хотел сказать репортерам Мейсон. И для преступника, и для палача. Впрочем, такой вопрос ему не был задан. А если бы и был задан, сказал бы он в ответ правду?

Тем временем Роббин держался неплохо — ел, спал, все как обычно. В отличие от него самого. Сам он страдал бессонницей с того самого момента, как получил приказ о казни. Он мог бы сказать им, что два работника уже подали рапорт об увольнении, заявив, что не могут работать, зная, что рано или поздно им придется лишить кого-то жизни. Орегон не Калифорния и не Техас, где казни стали обыденным делом и на них уже никто не обращает внимания. Здесь все не так просто. Здесь есть границы, которые не принято переступать. Иначе перед вами может захлопнуться не одна дверь. И все, от директора до уборщика тюрьмы, должны были решать для себя, переступить через эту черту или нет.

Ничего из этого он журналистам, разумеется, не сказал, лишь то, что было положено говорить в таких случаях.

— За десять дней до даты исполнения приговора Роббин будет переведен в специальную камеру, где он будет находиться под круглосуточным надзором. Спустя двое суток после перевода тюрьма переводится на усиленный режим. Все заключенные в течение этого времени будут находиться в своих камерах вплоть до утра дня, следующего за казнью. Свой последний ужин Роббин получит в восемь вечера. Репортерам сообщат, что он заказал и сколько съел. Нет, омаров ему не подадут, — ответил Мейсон на чей-то вопрос. — Обычную тюремную еду. Он просто может выбрать блюдо по своему усмотрению.

Парочка репортеров ткнула друг друга локтями в бок и переглянулась.

— За час до исполнения приговора, — продолжал тем временем Мейсон, — к Роббину в камеру придет капеллан. К этому времени Роббин уже будет в кандалах, а к груди будут прикреплены электроды, контролирующие работу легких и сердца.

И вновь репортеры многозначительно переглянулись.