Пепел и песок - Алексей Беляков Страница 50

Аэропорт «Домодедово», гулкий вечер, скоро объявят спецрейс на Сочи, где мы с Катуар будем счастливы очень.

Мы сидим на оранжевых сиденьях, прижавшись друг к другу, как под дождем. У наших ног — большой коричневый чемодан: тот самый, старорежимный, от соседа-краснодеревщика, с овальной фотографией Любови Орловой в левом нижнем углу. Тот чемодан, с которым я семнадцать лет назад оказался у подножия Университета.

В чемодане, среди складок платьев Катуар, прячется, согнув ножки, беззаботный Лягарп. Катуар сказала, что без него никуда не поедет, Лягарп ликовал: «Вот спасибо, хорошо, положите в чемодан!»

— Катуар, а у кого ключи от квартиры?

— У меня, успокойся. Все у меня. Ты ведь не сбежишь от меня раньше?

— Бесишь, бесишь!

— Тогда продолжай, не отвлекайся.

— Продолжаю. Медики сказали, что петербургской зимы больная Елизавета Алексеевна не выдержит, нужно перевозить ее на юг. Вариантов было много: Италия, Крым, юг Франции. Остановились на Таганроге, городке тихом и унылом. Зато там точно никто бы не докучал императрице протокольными встречами. Было начало осени 1825 года, Александр с удовольствием бросил дела и отправился в Таганрог раньше супруги, чтобы подготовить все к ее приезду. Сейчас, на пороге смерти, у них установились самые нежные отношения. У императора не осталось никого ближе его Lise. Две их дочери умерли — одна во младенчестве, другая в раннем детстве. За год до поспешного отъезда в Таганрог от чахотки сгорела шестнадцатилетняя Соня Нарышкина, дочь Александра от дуры Марии Нарышкиной. Соню он очень любил, навещал почти каждый день. И когда услышал слова «Ее больше не существует», ему показалось, что он, император, властитель половины мира, стал маленьким, ничтожным карликом.

В Таганроге для царя и царицы выделили дворец градоначальника. Дворцом назывался одноэтажный особняк со множеством маленьких комнаток. Александр выделил себе две, остальные — для жены. И ждал ее в нетерпении. Он выехал со свитой встречать кортеж Елизаветы на почтовую станцию Коровий Брод…

— Внимание! Пассажиров, следующих рейсом 6666 до Сочи, просят пройти на посадку.

— Не слушай ее, — Катуар целует мой висок. — Боже, ты даже вспотел! Рассказывай дальше. Без тебя они не улетят.

— Они много времени теперь проводили вместе. Всвите их стали называть «молодыми влюбленными», что самого Александра очень забавляло.

— Подожди! А это все правда? Ты не выдумываешь, как обычно?

— Нет. На этот раз чистая правда. Ничего, кроме правды. Спасибо исследованиям Буха-баскетболиста. Но счастье супругов было недолгим: сперва у императора началось воспаление ноги — старая рана, полученная на параде от лошадиного копыта, потом — слабость, проблемы с желудком. Лейб-медик Виллие требовал принимать лекарства, ставить пиявки — Александр капризничал и отказывался. Он стал очень пуглив и суеверен. Однажды во время дождя зажег в кабинете свечи, вошел камердинер Егорыч, и сказал, старый дурак: «Свечи днем — к покойнику». Александр вздрогнул от этих слов и уже не мог забыть…

— Мы все погибнем! Он здесь!

Лихие и пьяные пассажиры смотрят на горячую и совсем белую кинокритикессу Шах-оглы Магомедову, наблюдают ее увлекательный делириум тременс.

— Я не полечу с ним! — визжит она, указывая на меня трепещущим пальцем. — Наш самолет разобьется! Он уже спланировал нашу катастрофу, я знаю!

Катуар закрывает мои уши теплыми ладонями. Шах-оглы Магомедову, близкую родственницу нефтяных вышек, уводят в частный джет кинолюбителя из Нижневартовска.

Катуар снимает свои компрессы, целует мой левый глаз:

— А там будет много таких сумасшедших?

— Немало. Хочешь — не полетим? Может, ты тоже суеверна стала со мной?

— Да, боюсь, что в салоне самолета сорвется на голову большая люстра. Что там было дальше с Александром?

— Господин Энде! И вы здесь? Что стряслось? Вы же не посещаете подобные ассамблеи.

Катуар выпускает ногти, скребет мои джинсы. Явздрагиваю от боли. Сегодня в «Домодедово» бенефис героев убогого комикса. Выходят, кривляются, рыла свиные. Глумятся над автором: мы теперь сами с усами, нас не догонишь, нас не убьешь, будем гулять по буфету, будем петь и смеяться, как дети!

Перед нами стоят пятеро фигляров из «Союза Б». Катуар отрывает руку от моей израненной плоти и тянет ее к лицу Пезделя. Чтобы стереть его, содрать. Тот делает рыбьи губки и, пряча левую руку за спиной, тщится правой поймать ладонь Катуар для поцелуя, но присасывается к пустоте: Катуар дико взмахивает ладонью, отчего на меня веет морским бризом.

— Вы не привыкли к галантным манерам, я понимаю, — улыбается Пездель. — Откуда они возьмутся у мещанина из Таганрога?

— Я же тебе, вампиру, уже сказала однажды: пошел вон! Сейчас могу и пинка дать.

Провожу рукой по ее плечу с встревоженной «А», прикрывая мой талисман от дурного глаза.

Пездель жестом напомаженного полукастрата из мюзикла достает из-за спины букет ирисов: