Про баб - Михаил Барановский Страница 50

– Сколько?

– Говорят, год-полтора.

– За это время можно и передумать, – опасливо предполагает Илья.

– Исключено! – любимое слово Анны.

* * *

Анна выходит из ванной, обмотанная широким полотенцем, и проходит на кухню. Илья курит, высунувшись в окно. Она подкрадывается к нему и обнимает.

– Ты не могла бы всегда ходить босиком, тогда я мог бы с тобой целоваться стоя, – произносит Илья в паузе между поцелуями.

– Фиктивный-фиктивный, а целуется, как настоящий. Тебе мешают мои каблуки? Ну, ты бы мог целовать меня, – Анна задумывается, – в плечо. Ты дотянулся бы до плеча? Ну, хотя бы до коленной чашечки?

– Ты очень невысокого обо мне мнения. Я дотянусь до всех твоих чашечек и блюдечек.

В спальне полумрак. Обессиленные они лежат в постели и молчат.

– Интересно, когда это пройдет? – спрашивает Анна.

– Что?

– Это удовольствие от твоих прикосновений. Когда ты дотрагиваешься до моих ногтей, зубов, локтей… – смеется Анна. – Потрясающее удовольствие… Это же не может длиться долго?

– На смену вульгарной эрекции придут уважение и взаимопонимание, – с интонацией лектора общества «Знание» произносит Илья.

– Нет. Не хочу, – понарошку плача, говорит Анна.

– А потом, – зловеще шепчет Илья, – совершенно незаметно, среди уважения и взаимопонимания, начинают удлиняться клыки, вырастать когти, а глаза отливать красным, – Илья дико орет, и тут же, от неожиданности, кричит Анна.

– Я в Москве была у одного режиссера, – успокоившись, говорит она, – показывала ему твою пьесу.

– И? – резко привстает на локте Илья.

– Она ему понравилась. Только он не театральный режиссер. Он кино снимает.

– И?

– Он хочет снять кино по твоей пьесе. Надо только немножко переделать.

– Что?

– Сделать из пьесы киносценарий. Он говорит, это не сложно. И поменять название. Есть только одно «но».

– Какое?

– У него нет денег на кино.

– Фух! – Илья с облегчением падает на кровать.

– Но я, кажется, знаю, где их можно взять.

– Ты хочешь ограбить банк? – настораживается Илья.

– Нет. Я знаю человека, который уже это сделал. И теперь он на девяносто процентов состоит из баксов.

– Слушай, ему наверняка нужно разбить газон.

* * *

Счастливый Илья идет по улице, он подходит к своему дому и срывает растущий за оградой жасмин. Войдя в квартиру, он протягивает цветы встречающей его Рахили Иосифовне:

– Ну-ка, посмотри на меня! Ты что такой счастливый? У тебя что, роман?

– У меня пьеса.

– С кем?

– С Анной.

– Я так и знала. Я даже знаю, как эта пьеса называется.

– Название будет другое. Я бы на твоем месте вообще воздержался от комментариев.

– Я знаю, ты бы вообще лишил меня права голоса, – пытается обидеться Рахиль Иосифовна.

– Ну, «эту песню не задушишь, не убьешь».

– Эту пьесу не задушишь, не убьешь. Спасибо за цветы.

* * *

Илья у зеркала ловко повязывает галстук. Рахиль Иосифовна на пути откуда-то и куда-то останавливается в дверях, наблюдая за сыном:

– Ты куда? Опять жениться?

– Ты заметила, движения уже практически доведены до автоматизма. Я иду на утренник.

– Это что-то новенькое, – с любопытством замечает Рахиль Иосифовна.

– Я иду на утренник, в детский сад.

– Да? – Рахиль Иосифовна подозрительно смотрит на сына. – Только я тебя умоляю – постарайся не напиться.

– Мама, меня пригласила Аня в детский сад, к своему сыну, на утренник, в логопедическую группу.

– В какую группу?

– В логопедическую. Он не выговаривает какие-то буквы.

– Я не знаю, на какой утренник ты ходил последний раз, но пришел ты среди ночи, и с дикцией у тебя тоже было не все в порядке.

* * *

Анна и Илья сидят в первых рядах небольшого зала, все места заняты родителями. На сцену выходят дети, они читают стихи и поют песни. У каждого из них какой-то дефект речи, из-за чего разобрать смысл произносимого практически невозможно.

– Вон он, – шепчет Анна, – в красных штанишках.

– Зачем ты отдала его в логопедическую группу?

– Он не выговаривает пять букв.

– Здесь он разучится выговаривать все остальные, – безапелляционно заявляет Илья.

Утренник закончился, и все вышли на улицу.

– Тебя как зовут? – спрашивает Илья мальчика в красных штанишках.

– Мифа, – отвечает тот.

– А меня – Илья.

– Я знаю, – говорит Миша. – У тебя больфой писюн?

– Что?

– У тебя больфой писюн? Ты что, глухой?

– Большой, – растерянно отвечает Илья.

– И у меня больфой, – говорит Миша.

– Отлично.

– Я знаю. Ты мамин фихтивный муф.

– Я ему этого не говорила, честное слово, – смущается Анна.

– Это, наверное, влияние улицы, – предполагает Илья.

– Далее по программе у нас праздничное застолье, – возвещает Анна, – садитесь в машину!

Она открывает бардачок, достает оттуда конверт и протягивает его Илье.

– Барнаульский драматический театр, – читает Илья обратный адрес. – Что это?

– Они хотят поставить твою пьесу. И похоже, это только начало.

Поздний вечер. Рахиль Иосифовна сидит перед телевизором. Открывается входная дверь. На пороге появляется Илья. Он сильно «под градусом»:

– Здравствуй, мама. Я вернулся.

– Ну, и что я говорила?

* * *

Вечером в квартире Ильи звонит телефон. Илья берет трубку:

– Ты можешь сейчас же ко мне прийти? – Анна явно чем-то взволнованна.

– Конечно, – говорит Илья. – Что случилось?

– Приходи, – частые гудки.

– Что-то не так? – с порога спрашивает Илья.

– Все не так.

– А именно?

– Немцы придумали новый закон, по которому смешанные семьи…

– Что за смешанные семьи?

– Семьи, в которых один еврей, а другой – нет, должны прожить здесь минимум три года, прежде чем им разрешат выехать в Германию. Так они, видимо, решили бороться с фиктивными браками.