Варварские свадьбы - Ян Кеффелек Страница 50

— Ну что ж, я вас оставлю, — вздохнула она и нехотя встала. Ее взгляд пробежал по стенам и наткнулся на лубочные картинки, нарисованные на тряпках.

— Это я их нарисовать. — гордо сказал Дуду. — Я рисовать ночью.

— А тряпки, где вы берете тряпки?

— На кухне, мамуазель Ракофф. Только это старые, использованные тряпки, это…

— Тряпка, мой дорогой Дуду, чем старее, тем лучше вытирает. Поэтому я попрошу вас впредь отказаться от вашего творчества…

— Но я рисовать чужих, мамуазель Ракофф, как дети.

Мадемуазель Ракофф, казалось, потеряла терпение.

— Ваши чужие — негры, они меня не интересуют. Лучше смотрите за тем, чтобы двери были хорошо заперты. Все же спасибо за сигару.

После ее ухода Дуду принялся яростно расчесывать давно зудевшие грудь и правую голень, задаваясь вопросом, не был ли это визит привидения.

* * *

Прошла неделя. Все это время мадемуазель Ракофф была холодна как лед с Дуду, с девочками, а по отношению к Людо проявляла язвительную вежливость.

Людо написал письма матери, Татаву и Мишо. Но медсестра отказалась их отправлять, если он не оплатит марки. Людо вытащил из тайника, которым ему служил носок, три пятифранковые монеты и принес их в ее кабинет. Она обозвала его вором, забрала деньги и заявила, что пусть он и не надеется, что она отправит письма при таких обстоятельствах!

— А мой снимок? — вдруг потребовал он.

— Какой снимок?

— Снимок моей матери. Одилон сказал, что он мой. И что вам он тоже сказал, что он мой.

На лице медсестры появилось хитровато–торжествующее выражение.

— Ты же не думаешь, что я тебе его отдам? Расскажи–ка лучше об украденном барашке. Может, он сам возвратился в ясли?.. Если хочешь получить назад свой снимок, то вначале ты должен во всем сознаться и, прежде всего, рассказать, откуда взялись эти деньги!

— Мне их мать дала.

— Обманщик! Твоя мать не дала бы тебе и гроша. Впрочем, теперь, когда у вас дома есть телефон, это очень легко проверить.

Она протянула руку к аппарату, полистала толстый справочник и набрала номер. Когда голос в трубке ей ответил, она улыбнулась Людо.

— Алло… Позовите, пожалуйста, госпожу Боссар. А, это вы, Николь… Это ваша кузина Элен Ракофф из Центра Сен–Поль… Да… Нет. ничего серьезного, не волнуйтесь… Я просто хотела кое–что выяснить по поводу Людовика… Да нет, вовсе нет… Правда ли, что вы ему давали с собой деньги?.. Нет?.. Я так и думала… В Центре запрещено иметь деньги и… Что? У вас перед его отъездом исчезли пятифранковые монеты?.. Нет, я имела в виду бумажную купюру, однако же!.. В конце концов, возможно, что ему ее дал Мишо… Ну что ж, я вам очень признательна… Может, хотите ему что–нибудь сказать, он как раз рядом… Да–да, понимаю… Я вас прекрасно понимаю… Что ж, до свидания… Надеюсь, до скорого.

Она повесила трубку, посмотрела на Людо и с размаху, будто игральные кости, швырнула монеты на стол.

— Ничего себе!.. Сколько лет твоей матери?

— Не знаю, — потерянно ответил он.

— Ладно, вообще–то у нее молодой голос… Ты слышал, что она говорила?

— Когда она за мной приедет? — выдохнул он.

Мадемуазель Ракофф сложила руки, и на лице ее появилась вкрадчивая улыбка.

Наверняка очень скоро: на той неделе начинаются каникулы. Конечно, при условии, что я разрешу тебе уехать… Сегодня можешь считать, что тебе повезло, так как я ничего не сказала о… монетах… Она брюнетка, блондинка?

— У нее теперь стриженые волосы. На фотографии они нестрижены.

— В общем, она не старуха!.. Так, но это не все. Я оставляю у себя украденные деньги. И, конечно, требую, чтобы ты принес и остальную часть своей… добычи. Я распоряжусь, чтобы эти деньги вычли из платы за твое содержание.

Вечером Людо вручил мадемуазель Ракофф четвертую часть монет. В носке осталось сто франков.

В следующее воскресенье большинство воспитанников разъехалось по домам. По их мрачному виду, с каким они прощались с Людо, нельзя было сказать, что они сильно радовались отъезду из Центра. Антуан, прижав к груди своего барашка, спрятался на дереве, надеясь, что родители не найдут его и не увезут домой. Шоферу в ливрее, приехавшему за Мириам на роскошном американском автомобиле, пришлось чуть ли не силой заставить ее сесть в машину.

К середине июля в Центре оставалось не более десятка воспитанников, напуганных своей малочисленностью, оскорбленных в своих стадных чувствах, запутавшихся в череде вяло текущих дней, словно в слишком большой одежде.

Каждый день Людо ожидал приезда своих, и каждый день мадемуазель Ракофф говорила ему, что он должен быть готов к отъезду.

Занятия проходили в вялом ритме, свисток раздавался не часто, пингвины были забыты, медсестра ходила с обнаженными руками. Она занимала детей легкими садовыми работами, сбором цветов вдоль придорожных кюветов. В опустевшей столовой гулко разносились малейшие звуки; к столу подавали оранжад, на десерт баловали сладостями; в яслях все барашки стояли вокруг Иисуса; музыку больше не слушали, разве только если шел дождь. И Людо с нетерпением ждал наступления плохой погоды.

Он часто встречал обращенный на него взгляд Лиз. Его комната по–прежнему служила для них тайным местом, где они оставляли друг другу свои загадочные послания: то белый камешек, перевязанный черным волосом, то две сплетенные травинки, образующие два кольца.

Он получил письмо от Мишо.

Дорогой Людовик!

Знаешь, то, что я узнал, меня здорово расстроило. Кузина написала, мол, пятифранковые монеты из копилки — твоя работа. Твоя мать в этом не сомневается, а я не уверен, но это, правда, дрянная история. Похоже также, что ты доставляешь там кучу неприятностей и ведешь себя невежливо. Она говорит, что если так будет продолжаться, то она не сможет тебя там держать и тебя придется перевести в другое место. Но я не думаю, что ты этого хочешь. Я тоже этого не хочу. А мать твоя была беременна, но потеряла малыша и говорит, что это из–за того, что у нее было слишком много хлопот с тобой. А доктор говорит, что ей нужен прежде всего покой. Значит, не удивляйся, если я не приеду вскорости, я, конечно, приеду, но с возвращением в Бюиссоне придется подождать до августа. Целуем тебя.

Мишо

Да, посылаю тебе пятьдесят франков, чтобы ты больше не наделал глупостей.

* * *

Однажды утром Людо просто так не побрился. Мадемуазель Ракофф вначале решила, что это из–за небрежности, и заметила ему, что он выглядит как старый козел. Но прошла неделя, а Людо по–прежнему отказывался бриться, и чем больше его лицо зарастало, тем больше он замыкался в себе; брови, которые он раньше выщипывал, буйно закустились. Дети при встрече с ним тянулись рукой к своим щекам.