Sex Around the Clock: Секс вокруг часов - Андрей Кучаев Страница 50

Дальняя родня, они иной раз попадались композитору и в его собственном доме: приглашала жена, сблизились дети. Мало того, этот самый дядя был вхож к жене художника, той самой роковой женщине, матери несчастного юноши, которого опекал и композитор. Капианидядя привел недомерка как-то в дом, тот сошелся с сыном композитора, студентом консерватории, стал бывать, а сын встречно – опекать, как старший брат. Вот уж неисповедимы пути!

Этот последний Капиани попадался чаще, чем просто обычный гость, хотя еще не стал другом дома. Хозяин дома терпеть не мог посторонних, они его коробили, мешали ему, как лишняя мебель, чужие временные декорации. Но вежлив и воспитан он был, словно лорд. Дать понять что-то такому гостю он почел бы немыслимым. «Незваный гость лучше татарина!» – повторял композитор полюбившуюся шутку, придуманную им специально для Капиани. Втайне композитор сразу возненавидел его. Они были антиподы. Гений – воплощенная сдержанность, честь и долг. Ученый – сплошная авантюра, риск, цыганщина и богема.

Жданович если что и ненавидел, так это богему. Всякое творчество, считал он – каторга; мир обрабатывается непросто, ибо сложен, громоздок, неподъемен. «Моцартианское» начало – выдумка лентяев. Моцарт был титан трудолюбия. Ему удалось перевернуть целый пласт культуры – тут не до легкости…

Однажды они столкнулись в комнате сына: композитор зашел к сыну, чтобы попросить отвезти на концерт, сын хорошо водил авто, а семейный шофер был болен. В комнате сидел Капиани, они с сыном выпивали.

– Ты не отвезешь меня, Женя? – спросил отец.

– Понимаешь, папа, я тут выпил немного…

– Совершенно напрасно ты это сделал, совершенно напрасно!

– Прости, но я не знал, что тебе как раз сегодня потребуется машина. Когда наш Миша болен.

Возникла неловкая пауза. Как-то так вышло, что композитор сначала забыл поздороваться с гостем, а потом – вроде неловко было и прощаться. Он просто вышел.

Звездочет быстро ушел, сын извинился за отца, но что-то легло между ними с того вечера. Что-то очень нехорошее. И дело не в том даже, что композитор поехал в концерт на такси. Тут другое, невысказанное, но бесповоротное и без слов понятое всеми. Больше никто из Капиани в доме композитора никогда не появлялся.

В работе композитору требовалась теперь особенная, стерильная тишина. Кабинет его обили звукоизолирующими панелями, ведь он сочинял тишину! В печати появлялись сообщения, например, о концерте для двадцати арф и флейты. Вышли две пластинки с тишиной. После смерти вождя, в знаменитую оттепель их и выпустили для обозначения либерализма и разрядки. Но такого внимания, какое оказывал композитору покойный вождь, больше он не удостаивался. Новые на вождей не тянули. Руководили искусством спустя рукава, тяп-ляп. То обзовут художников «пидарасами», то каются и пьют с ними на брудершафт. Композитору было пока неясно, можно ли исполнять теперь его музыку в «звучащем» оформлении? Он пока не спешил писать новые опусы.

Закономерен вопрос: как выглядели нотные листы, страницы партитур? Клавиры? Писал ли композитор, действительно, музыку для таких бредовых составов, как тридцать арф и флейта-пикколо? Разумеется, нет! Он слишком уважал свое искусство. Он сначала надписывал титульный и откладывал в сторону. Он не писал, а… слушал. Что доносил до него его мир. Потом шел к книжным полкам и вписывал на страницы какой-нибудь текст, чаще – стихи. И оставлял пометки, понятные ему одному. Часть их этих «опусов» много позже он озвучил, но это случилось много, много позже. После смерти вождя.

Так что некоторое время исполнялись старые, причем в ставшем для его сочинений традиционным «беззвучном» извлечении.

Это было экстравагантно, элитарно, непреложно-хрестоматийно и уже «классично»! Появились виртуозы-дирижеры, исполнявшие только Ждановича, на них «посмотреть» съезжались со всего света меломаны-знатоки.

Подросший сын композитора с разрешения отца встал за пульт и под его управлений была исполнена знаменитая Седьмая. Оркестр безмолвствовал. Публика тоже. Не поняли на этот раз. Тогда на следующий раз исполнение сопровождалось кадрами кинохроники времен войны. Был большой успех.

Копились пластинки с тишиной – так уж повелось – и при записи симфоний Ждановича не прикасаться к инструментам.

«Будущее нас рассудит!» – бормотал композитор.

Стоит вспомнить один эпизод. Незадолго до смерти вождя композитор встречался с ним. Поводом послужило дело врачей. Композитор почел своим долгом вступиться – по линии жены это его слегка касалось, в семье жены двоюродная сестра ее отца, «тетя Соня», как ее звали свои, работала провизором, ее упрятали: «Смешивала яды под видом лекарств и выдавала их ответственным работникам, которых вызнавала по рецептам». Чепуха, донос глупейший, но сработал. Только в 54-м выпустили. Однако Жданович решил вступиться, попросил аудиенции. Вождь распорядился принять. Обещал разобраться, но разговор свернул на музыку. Композитор записал беседу в дневник, эту запись мне увидеть не удалось. Позже рассекретили архив спецслужб, где я нашел ее не без труда. Привожу ее ниже.

– Как наши успехи? – спросил вождь.

– Работаем! – поддержал композитор множественное число.

– Права, выходит, русская поговорка: «Молчание – золото».

– Народная мудрость, ничего не поделаешь. Она всегда права.

– Да. Теперь вообще тихо. Мир.

– Суворов из музыки любил барабан, между прочим. «Изо всей музыки, – говаривал, – люблю барабан!» – заметил Жданович.

– Почему я не знал? Нам Суворов дорог! Может быть, напишите для барабана что-нибудь? Эффектно прозвучит, а?

– Обязательно напишу. Для оркестра и ста барабанов, – осмелел композитор.

– Поручим исполнять сводному оркестру наших славных суворовцев! – кивнул вождь. Потом прошелся, постоял у окна и вдруг спросил: – Скажите, товарищ музыкант, если вы решите в своей симфонии призвать свергнуть существующий строй, мои службы об этом как-нибудь могут догадаться?

– Вряд ли. Ведь исполнения никто не слышит.

– А те, кто слышит? Как вы? И как я!?

– Музыка такими вещами не занимается – призывать свергать строй или… еще чего.

– А какими вещами занимается «музыка»? Что, по-вашему, чувствуют люди, когда слушают… вашу тишину?

– Они ждут-не дождутся, когда тишина кончится.

– Верно сказал! – Вождь перешел на дружеское «ты». – Все тебе за этот ответ прощаю. Работай. Скоро тишина кончится, а пока пусть ждут. Такой шум поднимется… Посильней, чем Фа… в этом, Лос… Аламосе…

Напомним, что там американцы сварганили свою бомбу. Симфонизм с фортепьяно понемногу упразднялся, бомба наклевывалась… Японцы после Хиросимы стали первыми по любви к фортепьянной музыке…

Такой вот разговор.

Правда, постоянно ставился вопрос о записи всех его Симфоний с лучшими оркестрами, но все как-то не доходили руки то у властей, то художник откладывал под разными предлогами.