Сексус - Генри Миллер Страница 50

Я увидел деньги и тут же сошел с проложенных рельсов. Теперь у меня осталась одна мысль – как разлучить хотя бы часть этого куша с его владельцем.

– Да, наверное, спятил немного, раз вывалил на вас всю эту кучу дерьма, – начал я совершенно другим тоном. – Удивляюсь вашей выдержке. И как вы не врезали мне… У меня, понимаете, нервы на пределе…

– Да что уж тут объяснять, – сказал Монахан. Я опустился еще на одну ступеньку.

– Позвольте мне рассказать кое-что о себе, – проговорил я совсем уж заискивающе.

И несколькими штрихами я обрисовал ему свое положение на Космодемоническом скетинг-ринге, свои отношения с детективом нашей компании О'Рурком, мои писательские амбиции, мои визиты к психопатологам и все такое прочее. Словом, достаточно, чтобы дать ему понять, что я вовсе не оторванный от жизни мечтатель. Имя О'Рурка произвело на него впечатление: брат О'Рурка был начальником Монахана (это я знал точно), а Монахан преклонялся перед своим боссом.

– Так вы дружны с О'Рурком?

– Да он мой лучший друг! – воскликнул я. – И очень уважаемый мной человек. Я его почти как отца почитаю. Он меня немалому научил в познании человеческой натуры. Но я считаю, что он слишком значительный человек для такой мелкой работы. Он еще чем-то занимается, не знаю, правда, чем. Но судя по всему, он своим местом доволен, хотя выматывается на работе как черт. И мне досадно, что его не ценят по достоинству.

В том же духе я продолжал превозносить добродетели О'Рурка, указывая на тончайшие различия между ним и обыкновенными фараонами. Слова мои произвели должный эффект. Монахан размяк совершенно.

– А вот обо мне вы судили неверно, – возвысил он свой голос. – Разве у меня нет сердца, как у любого другого? Есть, да только я этого не показываю. На такой работе раскрываться нельзя. Конечно, не все мы похожи на О'Рурка, но все мы человеки, ей-богу! А вы идеалист, в этом все дело. Вам подавай совершенство…

Он как-то странно взглянул на меня, что-то пробормотал себе под нос, а потом продолжал уверенно и властно:

– Чем больше мы разговариваем, тем больше вы мне нравитесь. В вас есть то, что когда-то было и во мне. Я устыдился этого потом… побоялся показаться слабаком, неженкой. А вот вас жизнь не переломала – вот это-то мне и нравится. Что бы с вами ни случалось, вы не превратились в озлобленного зануду. Вы говорили жутко неприятные вещи, и, я вам признаюсь, я чуть было не двинул вас как следует. А почему же не двинул? Да потому, что вы не мне это говорили: вы обращались ко всем таким, как я, сбившимся с пути ребятам. Все это предназначалось как бы лично мне, но на самом деле вы все время разговаривали со всем миром. Вы знаете, что из вас вышел бы отличный проповедник? Вы с О'Рурком – хорошая команда, я-то вижу.

Мы делаем работу, но никакой радости она нам не приносит. Вы же работаете только ради удовольствия. Скажу больше… Ладно, не имеет значения… Дайте-ка мне…

Он наклонился ко мне и крепко сжал мою ладонь своими железными пальцами. Я поморщился.

– Вот видите, я мог бы вам все косточки переломать, да не хочу причинять боль. А то сидел бы вот так же, разговаривал, смотрел бы вам в глаза, а ручка ваша так и хрустнула бы. Сил у меня хватает.

Он разжал свои пальцы, и я поспешил отдернуть руку. Кисть совсем онемела.

– Но только сила эта ничего не стоит, – продолжал он. – Это грубая, тупая сила. А вы сильны по-другому. Вы меня можете в котлету измолотить своим языком. Вы малый с головой. – Он отвел от меня глаза и с отрешенным видом спросил: – Как рука-то? Я ее, часом, не сломал?

Я коснулся своей помятой кисти. На правую руку я определенно охромел.

– Как будто все в порядке.

Он внимательно оглядел меня всего и рассмеялся:

– Проголодался я. Давайте-ка взглянем, чего бы поесть.

Мы спустились вниз проинспектировать кухню. Ему явно хотелось похвастаться царившей там чистотой. Он поднимал в своих руках ножи и топорики для разделки туш, они вспыхивали в лучах электричества, он восхищался этим и хотел, чтобы восхищался и я.

– Как-то я разделался этим с одним типом. – Он взмахнул топором. – Развалил надвое, без сучка без задоринки.

Подхватив под руку, он снова потащил меня наверх.

– Генри, – говорил он, – мы должны подружиться. Вы расскажете побольше о себе и позволите мне помочь вам. У вас есть жена – и очень красивая даже…

Я непроизвольно дернулся, но он еще крепче сжал мою руку и подвел к столу.

– Генри, – сказал он, – давайте-ка поговорим откровенно. Для разнообразия. Я ведь могу кое-что знать, даже и не видя этого кое-чего. – И после паузы: – Вытащите вашу жену из этого притона!

Я чуть было не спросил: «Из какого притона?», когда он закончил свою мысль:

– Мужчина может с кем угодно путаться и все равно выйти незамаранным. С женщиной все иначе. Вам же не нравится, что она вертится среди этого дерьма, не нравится ведь? Что ее там удерживает – выясните это. Не злитесь… Я совсем не хочу оскорблять ваши чувства. Я ничего не знаю о вашей жене, только то, что слышал о ней…

– Да она мне вовсе и не жена! – брякнул я неожиданно.

– Ладно, кем бы она вам ни была, – ответил он спокойно, словно речь шла о каком-то пустяке, – вытащите ее оттуда. Я говорю вам это как друг и знаю, о чем говорю.

Я судорожно соображал, к чему он клонит. Мысли мои скакнули к Ханне и Флорри, к их поспешному уходу. Что могло означать их бегство? От чего он хочет предостеречь меня?

Должно быть, он угадал, что творилось в моем мозгу, потому что тут же предложил:

– Если ей нужна другая работа, позвольте мне попытаться найти для нее что-нибудь подходящее. Что она еще может делать? Такая привлекательная девушка…

– Хватит об этом, – прервал я его, – а за совет спасибо. Какое-то время мы молча ели. Потом, как бы между прочим, он вынул толстую пачку денег, выхватил из нее две полусотенных и положил возле моей тарелки.

– Возьмите их, – сказал он. – Пусть она попробует себя в театре, помогите ей.

Он наклонил голову к тарелке и занялся наматыванием спагетти на свою вилку. Я быстро сунул деньги в карман брюк.

Теперь я мог отправляться к дверям дансинга встречать Мону. Настроение у меня было странное.

Я бодро шпарил по направлению к Бродвею, и голова у меня слегка кружилась. День я мог посчитать удачным, хотя что-то говорило мне, что дело обстоит иначе. Трапеза с Монаханом, несколько стрел, пущенных им и попавших точно в цель, могли бы послужить отрезвляющим средством. Но все равно я чувствовал себя могучим и богатым, мне даже мысли мои нравились. В эйфории, как говаривал Кронский. Это ощущение счастья приходило ко мне чаще всего без всякой причины. Просто быть счастливым, понимать, что ты счастлив, и стоять на том, что бы ни говорили или делали другие. Это не упоение алкоголем; виски только подняло настроение, вот и все. Оно не выступало наружу из глубин моего существа; скорее это было легкое облачко, сверху осенившее меня, если можно так выразиться. Но с каждым моим шагом туман опьянения улетучивался, рассудок мой становился пугающе ясным.