Кровавый меридиан, или Закатный багрянец на западе - Кормак Маккарти Страница 50

Холден покачал головой. Они опережают нас на полдня. Их человек двенадцать-четырнадцать, не больше. Никого вперёд они посылать не будут.

А мы далеко от Чиуауа?

Четыре дня пути. Или три. Где Дэйви?

Глэнтон повернулся. Далеко до Чиуауа, Дэвид?

Браун стоял спиной к огню. Он кивнул. Если это они, они могут добраться туда дня за три.

Как считаешь, сможем мы их опередить?

Кто его знает. Зависит от того, считают ли они, что мы за ними гонимся.

Глэнтон отвернулся и сплюнул в огонь. Подняв белую голую руку, судья ловил что-то пальцами под мышкой. Если получится до света спуститься с этой горы, проговорил он, думаю, мы сможем их обставить. В противном случае лучше двигаться к Соноре.

Может, они из Соноры.

Тогда лучше нам до них добраться.

Скальпы можно доставить в Урес.

Языки пламени пригнулись к земле, потом поднялись снова. Лучше нам до них добраться, повторил судья.

Как и предложил судья, с рассветом они спустились на равнину. Костёр мексиканцев в ту ночь отражался на небе к востоку за пределами земной кривой. Отряд ехал весь следующий день и всю ночь, засыпая в сёдлах, вздрагивая и покачиваясь, словно паралитики. Утром третьего дня они увидели на фоне солнца силуэты верховых на равнине, а вечером смогли подсчитать, сколько их тащится по этой бесплодной каменистой пустыне. На рассвете лучи восходящего солнца высветили стены города: бледные, еле различимые, они вставали в двадцати милях к востоку. Американцы уселись в сёдла. Уланы растянулись по дороге в нескольких милях к югу. У них не было причины останавливаться, и надежды в этом было не больше, чем в движении, но раз они двигались, надо было ехать, и американцы снова пустили лошадей вперёд.

Какое-то время оба отряда ехали к воротам города почти параллельно — окровавленные и измождённые, на спотыкавшихся от усталости лошадях. Глэнтон кричал мексиканцам, предлагая сдаться, но те ехали дальше. Он вытащил винтовку. Уланы тащились по дороге, словно истуканы. Глэнтон осадил коня, который остановился, широко расставив ноги и тяжело вздымая бока, навёл винтовку и выстрелил.

У большинства мексиканцев не было даже оружия. Оставшись вдевятером, они остановились, повернули и пошли в атаку через камни и кустарники, чтобы через какую-то минуту полечь под пулями.

Лошадей поймали и пригнали назад на дорогу, сёдла и сбрую срезали. Мертвецов раздели, форму и оружие сожгли вместе с сёдлами и другой амуницией, вырыли на дороге яму и закопали их в этой общей могиле. Обнажённые трупы, покрытые ранами, как тела жертв хирургического опыта, лежали в яме, уставясь в пустынное небо невидящими глазами, пока их не забросали землёй. Участок затаптывали лошадьми, пока он не перестал отличаться от дороги; дымящиеся ружейные замки, клинки сабель и кольца сбруи вытащили из догоравшего костра, отнесли в сторонку и закопали отдельно. Лошадей без седоков отогнали в пустыню, к вечеру пепел разнесло ветром, и этот ветер дул в ночи, раздувая последние тлеющие головешки и отправляя в полёт слабые искорки, эфемерные, как искры от кремня, в этом противостоящем им мраке мира.

Они въехали в город, измученные и грязные, от них разило кровью граждан, которых они подрядились защищать. Скальпы убитых деревенских жителей вывесили из окон губернаторского дворца, наёмникам заплатили из почти иссякшей казны, союз был расторгнут и договорённость о вознаграждении отозвана. Через неделю после их отъезда будет назначена награда в восемь тысяч песо за голову Глэнтона. Они выехали по северной дороге, как все отправлявшиеся в Эль-Пасо, но когда город ещё не пропал из виду, повернули измученных лошадей на запад, одержимые и уже чуть ли не пристрастившиеся к своему занятию, — на запад, туда, где умирал, одевшись в красное, день, б край вечера и пылающего адским пламенем солнца вдалеке.