Литературный призрак - Дэвид Митчелл Страница 50

Горизонт расширяется, горы расступаются, сглаживаются, и начинается степь. На обочине — одинокое дерево. На нем дорожный знак. Под ним пыльное кафе, которое закрылось в 1990-е годы. Бараки, в которых некогда размещалась советская дивизия во время маневров, пустуют. Все трубы и провода вырваны с мясом.

Солнце меняет положение. Облако принимает форму сурка. Жаргал вытирает пот со лба и закуривает китайскую сигарету. Он вспоминает, как в прошлом году канадец-автостопщик угостил его «Мальборо».

Гнедая лошадь стоит у обочины и смотрит на дорогу. Небесный сурок превратился в клапан двигателя. Поселок — вон за тем камнем. Не доезжая семидесяти километров до Даландзадгада есть камень, похожий на голову великана. Давным-давно один богатырь этим камнем раздавил голову гигантского змея. Небо к вечеру становится желтовато-зеленым. Прохладно. Жаргал опять закуривает. Пять лет назад как раз на этом самом спуске перевернулся грузовик с цистерной пропана. Говорят, до сих пор на дороге можно встретить охваченного пламенем шофера, который зовет на помощь, теперь уже бесполезную. Жаргал знал его. Не раз вместе выпивали в придорожных гостиницах.

Впереди зажигаются огни. Жаргал вспоминает лицо жены в тот день, когда родился их первенец. Вспоминает игрушечную козу, которую его тетушка, госпожа Энчбат, сшила из старых лоскутков для его маленькой дочери. Малышка еще не умеет говорить, а верхом скачет так, словно родилась в седле.

Вот чего я никогда не испытывал, так это гордости.

— Что-то ты никогда раньше не интересовался старыми легендами, — хмурит лоб высохший старик в военном кителе, — При русских легенды, сказки разные были запрещены. Всех пичкали только дребеденью про героев революции. Я тогда работал учителем. Слушай, а я тебе никогда не рассказывал, как к нам в школу приезжал Хорлогийн Чойбалсан? Сам президент?

— Пятнадцать минут назад рассказал, пердун безмозглый, — бормочет перепачканный мазутом собеседник.

В кафе работает радио, передают популярные песни на английском и японском. Четверо играют в шахматы, но правил не соблюдают — слишком пьяны.

— Если б я в классе начал рассказывать старые сказки, — продолжает старик, — меня тут же включили бы в черный список кандидатов на «перековку». Русские запретили даже Чингисхана — сказали, что он деятель эпохи феодализма. А сейчас в каждой обоссанной деревушке утверждают, что Чингисхан родился как раз возле их ручья.

— Все это очень интересно, — подаю реплику.

Жаргал истомился от скуки. Мне стоит больших усилий заставить его сидеть, слушать и не хамить.

— А историю про трех животных, которые думали о судьбе мира, ты не знаешь?

— Да давай я лучше расскажу тебе историю из моей жизни. Я тебе никогда не рассказывал, как к нам в школу приезжал Хорлогийн Чойбалсан? Сам президент? В большой черной машине. «ЗИЛ» называется. Я не прочь бы еще подзаправиться. А чего ты вдруг стал интересоваться легендами предков?

— Я куплю тебе еще порцию. Вот, смотри, какая большая… Сколько сала. Да это, понимаешь, из-за сына. Он не любит, когда я рассказываю одну и ту же сказку. Ты же знаешь детей, вечно им новенького подавай… Помню, когда сам был маленький, слышал легенду про трех животных, которые задумались о конце света…

Иссохший старик икает.

— У сказок нет будущего… Это прошлое. Пусть пылятся в музеях вместе с разными черепками. Сказкам нет места в наше славное время рыночной демократии.

Вялотекущая шахматная партия переходит в темпераментный эндшпиль. Игроки вскакивают с мест. Звенит разбитое окно.

— Так вот, он приехал на большой черной машине. С ним и охранники, и советники, и кагэбэшники. Учились в Москве.

Один пьяный шахматист с боевым кличем прыгает на стол. Другой, с родимым пятном во все лицо, разбивает шахматную доску об голову соперника. Я сдаюсь и разрешаю Жаргалу выйти.

Хранитель музея удивленно смотрит на нас с Жаргалом.

— Легенды?

— Да, — начинаю я.

Сотрудник музея разражается смехом, и я с трудом удерживаю Жаргала, чтоб он не выругался.

— Неужели кого-то интересуют старые монгольские легенды?

— А как же иначе? Ведь это наше культурное наследие, — поясняю я, — И потом, я не прошу, чтобы вы рассказывали мне легенды. Мне нужна информация о регионе их происхождения.

Молчание. Замечаю, что даже настенные часы не тикают — стоят.

— Жаргал Чиндзориг! — говорит хранитель, — Ты, наверное, перегрелся в своем грузовике. Или возле жены. Ты всегда был малый со странностями, но сейчас ты говоришь не то как старый псих, не то как турист.

Из кабинета вышел человек в костюме, элегантней которого во всей Монголии не найти. Но рассмеялся начальник просто, как самый обычный человек. Держит кейс в руке и жует жвачку.

— Среди наших экспонатов — чучела птиц, — продолжает хранитель, — Есть выставка, посвященная нерушимой монголо-российской дружбе. Можем показать кости динозавра, рукописные свитки, бронзовые статуэтки Занабазара [44], которые нам удалось спрятать от русских и не дать вывезти. Но если тебе нужна информация, то ты обратился не по адресу. Прошу прощения!

Господин в костюме делает несколько шагов в нашу сторону. Надевает темные очки, хоть день стоит пасмурный.

— Знаете, — вдруг он обращается к нам. — Один человек из Даландзадгада собрал монгольские народные сказки и составил антологию. Прекрасная идея. Он хочет заказать перевод на английский и продавать их туристам. В прошлом году обратился в государственное издательство, чтобы книгу напечатали. Но ему отказали — нет бумаги. Тогда он нашел нужных людей, и появилась надежда протолкнуть книгу в следующем году.

Я благодарю господина в костюме. Он удаляется.

— А теперь, Жаргал Чиндзориг, — говорит хранитель, — не угодно ли отвалить? Обед.

Он с облегчением закрывает дверь своей конторки.

Жаргал смотрит на часы на руке у хранителя:

— Но сейчас только десять тридцать!

— Все правильно. Перерыв до трех.

Луна на утреннем небе напоминает клубок паутины.

— Господин! — Жаргал бежит по безлюдному тротуару перед музеем.

Господин в костюме садится в японский полноприводный автомобиль. Жаргал трусит: владелец такого автомобиля наверняка очень важный человек.

— Господин!

Господин оборачивается, рука тянется к карману.

— Слушаю?

— Простите за беспокойство, господин, но не могли бы вы вспомнить фамилию человека, о котором только что говорили? Собирателя фольклора? Это очень важно для меня.