Эффект бабочки - Карин Альвтеген Страница 50

Я рискнула в безнадежной ситуации, но на кону стояло благополучие Стефана.

Осторожно и с бесконечным терпением я старалась завоевать доверие мальчика, и с такой же осторожностью он подпускал меня все ближе. Ребенок был кротким и молчаливым, никогда не устраивал беспорядка и с полуслова подчинялся взрослым. Кристеру было не на что жаловаться, и внутри меня уже зрел триумф. В то же время я знала, что ситуация требует осторожности. При малейшей неудаче правда могла оказаться на стороне мужа.

Постепенно, понемногу Стефан впускал меня в свой удивительный мир пятилетнего ребенка. Благодаря пакту, заключенному с мужем, я получала удовольствие от общения с мальчиком. Он был осколком моей семьи. И теперь соотношение сил между командами стало более равным – я уже больше не выступала против Кристера с Лиллиан в одиночку. Моя жизнь стала крутиться вокруг Стефана, я перестала замыкаться на самой себе, и от этого стало легче. Мое зачерствевшее сердце приоткрылось, я полюбила Стефана как собственного сына. Но это нарастающее чувство бдительно отслеживал Кристер. Он с досадой наблюдал, как я меняюсь, а его методы вновь обратить на себя мое внимание становились все более изощренными. То он начинал страдать от мистических болей, то пускался в обвинения, что я на самом деле люблю профессора Свена Рюдина, то говорил, что я холодна и эгоистична, а мое изменившееся поведение использовалось в качестве доказательства ветрености. Какая из меня выйдет мать, если я всегда ставлю во главу угла свои собственные интересы? Я защищалась как могла, загоняя беспокойство внутрь себя. Видя, что я не уступаю, Кристер попытался воздействовать через Стефана: на участке перед домом они строили фонарики из снега ^[27] и начали вместе читать книги. Он даже предложил сидеть со Стефаном вместо няни, которую я приглашала в те вечера, когда работала. Наконец воцарилось подобие спокойствия, и в последние недели перед родами мне казалось, что все должно получиться.

Но в раненом детском сердце таится больше ярости, чем оно способно в себя вместить.

Я была первой и последней, кто дал Стефану возможность почувствовать себя защищенным.

Теперь ему придется делить меня с Викторией.

Как остро я все ощущаю, будто это было вчера. На то, чтобы справиться с отдельными переживаниями, может уйти целая жизнь. Свершившееся можно рассматривать с разных сторон, находя все новые и новые причины и оправдания. Возможно, то, что мы в итоге назовем правдой, – на самом деле всего лишь трактовка, обеспечивающая нам наибольшую степень душевного равновесия.

– Ты же сама видишь эти синяки. Он бьет ее. Я видел собственными глазами.

– То, что он немного ревнует, совсем не странно, ведь он такое перенес. Мальчик только начал доверять нам, почувствовав себя в безопасности, и тут вдруг на свет появляется маленькая сестра.

– Виктория ему не сестра, она его кузина.

– Мы должны дать ему время привыкнуть.

– И в это время он будет избивать нашу дочь? Должен сказать, Будиль, что твое легкомыслие меня удивляет. Такого я от тебя не ожидал. Твою дочь калечат, а ты не обращаешь внимания.

– Ну, конечно, я.

– У нас действует соглашение, надеюсь, ты помнишь? Или тебе сложно держать под контролем свои обещания?

– Но это пройдет, нам просто надо.

– В понедельник ты позвонишь в Комитет соцзащиты и скажешь, что раскаиваешься в принятом решении. Я клянусь, Будиль: если через неделю он не исчезнет из нашего дома, я подам на развод и потребую единоличной опеки над Викторией. И суд будет на моей стороне – у тебя нет шансов. Потому что нет денег. А когда я покажу фотографии синяков на теле Виктории, всем станет понятно, что ты за мать. Мать, которая не способна защитить своего ребенка.

– Но.

– Что именно тебе непонятно?

– Просто, я считаю, что.

– Считают только идиоты, Будиль. Когда ты наконец поймешь, что надо слушать, что тебе говорят другие?

Так больно – словно это было вчера.

Прости меня, Стефан. Прости мою слабость. Не проходило ни единого дня, чтобы я не вспомнила о тебе.

Ты – единственный, к кому я испытала подлинную любовь, и, исчезнув, ты забрал с собой мою способность любить. Да, я люблю Викторию, но ей приходится довольствоваться любовью, омраченной утратой.

Утратой тебя и моего уважения к себе.

Ибо мое было царство. И раскаяние, и стыд во век.

Время уходит, струйка в песочных часах по-прежнему стремится вниз. Те же лучи солнца разливаются над Старым городом. Окна распахнуты, на улице – лето. Я прислушиваюсь, лежа в постели, наслаждаюсь доносящимися звуками.

Люди приближаются и проходят мимо.

На стене рядом со мной карандашом нарисованы человечки. Я заметила их еще в первый день. Несколько едва заметных фигурок, выведенных, очевидно, детской рукой, не покрыты новым слоем краски. Папа, похоже, решил оставить их, когда перекрашивал стены. Чтобы сохранить маленькое напоминание о своем внуке Стефане.

В одной из картонных коробок лежал папин счастливый лотерейный билет. Тринадцать цифр из тринадцати, сюда же прикреплен пожелтевший чек с суммой выигрыша. Это объясняет, откуда у него взялись деньги. Он выиграл и, должно быть, втайне от всех купил для Дороти квартиру – в то время без горячего водоснабжения, с общей ванной в подвальном помещении. Это была попытка помочь дочери за спиной жены.

Меня утешает, что он пытался.