Красота - это горе - Эка Курниаван Страница 5

Но дочь свою она все же увидела спустя двадцать один год, в день, когда воскресла из мертвых.

Уже смеркалось, с неба лило – близился сезон дождей. Хрипло завывали в горах аджаки ^[11], заглушая призыв муэдзина к вечерней молитве, – впрочем, призывал он напрасно, ведь мало кому охота выходить из дома в сумерках, под проливным дождем, под волчий вой и стоны призрака в истлевшем саване.

От городского кладбища до дома Деви Аю путь был неблизкий, но любому водителю оджека ^[12] проще было удрать, бросив мотоцикл в кювет, чем подвезти Деви Аю. Ни один микроавтобус перед ней не остановился. Даже продуктовые киоски и придорожные магазинчики закрылись раньше времени, двери и окна на запор. Ни души не осталось на улице, даже бродяг и юродивых, одна воскресшая старуха. Лишь летучие мыши носились, шумно хлопая крыльями, да то и дело выглядывали из-за занавесок бледные от ужаса лица.

Деви Аю дрожала от холода, да и голод замучил. Несколько раз стучалась она в двери к тем, кто еще мог ее помнить, но никто не отзывался – то ли попрятались, то ли лежали без чувств. И Деви Аю возликовала, завидев наконец вдалеке свой дом. Со дня ее похорон он ничуть не изменился: ограда за пеленой дождя увитабугенвиллеей, под ней мирно цветут хризантемы, теплый свет струится с веранды. Деви Аю нестерпимо соскучилась по Розине и от души надеялась, что дома ее ждет ужин. При этой мысли она ускорила шаг, будто бежала вдогонку за поездом или автобусом, и саван распахнулся на ветру, обнажив тело, но Деви Аю, подхватив ситцевое полотнище, вновь завернулась в него, как в полотенце после ванны. Она тосковала по дочери, по младшей, мечтала увидеть, какой та стала. Видно, правду говорят: крепкий сон может принести перемену в чувствах, тем более если уснуть на двадцать один год.

На веранде, в призрачном круге света, одиноко сидела девушка – на том самом месте, где Деви Аю с Розиной любили отдохнуть после обеда, поискать друг у друга в волосах. Девушка будто ждала кого-то. Деви Аю подумала, что это Розина, – но нет, незнакомка. И с трудом сдержала крик, разглядев, до чего та безобразна, вся будто в шрамах от ожогов, а внутренний голос злорадно нашептывал ей, что не на землю она вернулась, а блуждает в аду. Но у Деви Аю хватило ума понять, что не чудовище перед нею, а просто несчастная девушка; она даже обрадовалась: хоть кто-то не убежал, увидев под дождем старуху в саване. Дочь свою она, конечно, пока не признала, ведь она не поняла еще, что прошел двадцать один год, вот и решила поздороваться для начала, а уж потом разбираться.

– Это мой дом, – объяснила она. – Как тебя зовут?

– Красота.

Деви Аю невежливо расхохоталась, но тут же все поняла и одернула себя. Она села напротив девушки за накрытый желтой скатертью стол, на котором стояла недопитая чашка кофе.

– Как у коров: теленок еще мокренький, а уже на ножки встает, – потрясенно заметила она и, указав на кофе в чашке, вежливо спросила: – Можно я допью? Я твоя мать, – добавила она с гордостью, ведь дочь уродилась такой, как она мечтала. Если бы не голод и дождь, если бы ярко светила луна, Деви Аю забралась бы на крышу и там заплясала от радости.

Девушка ни слова не сказала, даже не взглянула на нее.

– Ты почему на веранде сидишь, ведь ночь на дворе? – спросила Деви Аю.

– Жду своего принца, – отвечала девушка, так и не повернув головы. – Жду, когда он придет и избавит меня, несчастную уродину, от проклятия.

На прекрасном принце она буквально помешалась, едва поняла, что люди вокруг не так безобразны, как она. Розина, когда еще носила ее на руках, пробовала ходить с ней в гости к соседям, но никто их на порог не пускал – не дай бог дети будут весь день плакать, а старики свалятся в лихорадке и через день-другой отойдут. Отовсюду их гнали, а когда настало время отдавать девочку в школу, ни в одну ее не приняли. Розина пошла на поклон к директору, но тот больше заинтересовался немой девушкой, чем девочкой-уродом, и грубо лапал Розину за закрытой дверью кабинета. Было бы желание, будут и возможности, подумала мудрая Розина, если надо расстаться с девственностью, чтобы пристроить Красоту в школу, так тому и быть. И в то же утро очутилась она голой в крутящемся директорском кресле, и ровно двадцать три минуты занимались они любовью под гул вентилятора, но в школу Красоту так и не взяли – никто из детей не хотел с ней учиться.

Не теряя надежды, решила Розина учить девочку дома, хотя бы грамоте и счету. Но, не успев даже взяться за дело, с удивлением поняла, что девочка безошибочно считает, сколько раз прокричит геккон. И еще больше удивилась она, когда Красота взяла стопку книг, оставшихся от матери, и стала читать вслух, во весь голос, а ведь грамоте ее никогда не учили. Не к добру все эти чудеса, думала Розина; а началось все еще давно, когда, к ее изумлению, девочка вдруг заговорила. Розина устроила за ней слежку, но дальше ограды Красота не ходила, и ее тоже никто не навещал. Только и было у нее общества, что немая прислуга, говорившая жестами, и все же откуда-то знала она имена всех вещей, видимых и невидимых, и всех тварей, снующих по двору, – кошек и ящериц, кур и уток.

Чудеса чудесами, но оставалась она жалким уродцем. Розина часто заставала девочку у окна – та жадно глядела на прохожих, а когда собиралась за покупками, то ловила на себе ее взгляд, будто девочка просила взять ее с собой. Розина и рада бы, но Красота сама отказывалась, отвечала жалобным голоском: “Нет, лучше не пойду, а не то людям на всю жизнь аппетит испорчу!” Из дома выходила она по утрам, когда все еще спали, только зеленщики спешили на рынок, крестьяне в поля, а рыбаки домой, – лишь они ей попадались навстречу, кто пешком, кто на велосипедах, но в предрассветных сумерках не видели ее лица. В эти часы она и познавала мир – смотрела, как возвращаются в гнезда летучие мыши, как воробьи садятся на ветки зацветающего миндаля, как вылупляются из куколок бабочки и летят к цветам гибискуса, как потягиваются на ковриках котята; чуяла запахи стряпни из соседских кухонь, слушала гомон петухов, далекий гул моторов, проповедь по радио, а главное, видела, как полыхает на востоке Венера, – всем этим любовалась она, сидя на качелях, привязанных к ветви карамболы. Даже Розина не знала, что маленькая яркая звездочка зовется Венерой, а Красота знала, как знала и все знаки зодиака, и все связанные с ними приметы.

С восходом солнца исчезала она в доме, как прячется в панцирь испуганная черепаха, потому что у калитки вечно толпились любопытные школьники, ждали, не мелькнет ли она в дверях или в окне. От стариков они наслушались, что здесь живет страхолюдная Красота и за малейший проступок им головы отрежет, а за любые капризы проглотит живьем, – и жутко, и хочется ее увидеть, убедиться, что мерзкое чудище не выдумка. Но увидеть ее так и не получалось – выбегала Розина с метлой наперевес, и дети бросались кто куда, осыпая немую девушку бранью. И не только дети высматривали Красоту у калитки – оборачивались и пассажирки бечаков ^[13] и те, кто спешил на работу, и пастухи, гнавшие овец.