Плен - Анна Немзер Страница 5

Каждое утро теперь она разговаривала с маньяком, и сегодня тоже; и хорошо, что сегодня тоже, потому что, если бы он не позвонил именно сегодня, она бы заподозрила, что он что-то знает про этот день, знает, что у нее день рождения, а это было бы уж совсем неприятно – если бы он обладал хоть какой-то информацией о ней, кроме несчастного номера телефона. Он звонил всегда в восемь утра. Она пробовала вешать трубку и не подходить – он продолжал звонить с маниакальной (какой еще?) настойчивостью, один раз продержался сорок минут, и она чуть не сошла с ума, мечась по квартире под бешеный трезвон, и в конце концов все-таки сдалась. Отключать телефон ей не хотелось. На какой срок его отключать? Только на утро? Опыт показал, что тогда он, разъяренный, звонит позже, рыдает, рычит, неистовствует. А вообще отказаться от телефона… Ей как-то это совсем не нравилось, ей много звонили, она сама много звонила. Перейти полностью на мобильный? Ну, дороговато, во-первых, а главное – она категорически не желала подстраиваться под этого безумца, вбившего себе в голову, что она то ли его жизнь, то ли его смерть. Ну что это – испугалась и отключила телефон и все, сидит, зарывшись с головой в подушечные перья. Нет уж, пусть все идет как идет. И он продолжал звонить, в восемь утра.

В восемь утра он был совершенно безумен, но кроток. Точнее – не сразу, конечно, начинал он всегда с высокой ноты, с рыдания, он Никитин, он переводчик, он переплетчик, она – мразь, мразь, за что ему это, бедному Нестратову, она сломала все, все, ВСЕ!

Сначала надо было ответить. И она отвечала – очень тихо, заставляя его прислушиваться, очень тихо, без малейших эмоций – это было важно. Ни ласковости, ни угрозы не было в ее голосе, на снисхождение он отвечал воем, на запугивание сатанинским хохотом. К концу этого клинического месяца она нащупала единственно верную интонацию и теперь автоматически начинала с нее. Он постепенно затихал. Ей казалось, она тушит пожар – то тут, то там сполох пламени, но все тише, тише… Минут сорок он бормотал, там уже могла она начать заниматься своими делами, но тоже с осторожностью, прислушиваясь к стрекотанью на другом конце линии. Она умывалась, причесывалась, ставила кофе – но нельзя было включить телевизор – он свирепел немедленно, он готов был терпеть шум воды или рев кофемолки, но другой человеческий голос выводил его из себя. Музыку – если без слов – он сносил. Вешал трубку, умиротворенный. А на следующий день звонил снова.

Это надо было умудриться – стать бесплатным лекарем для психа, бальзамом на его кровавые раны. Но выхода-то не было. Когда месяц назад он позвонил впервые, она испугалась страшно, до истерики, онемела от ужаса и весь день не знала, куда деваться, воспоминания о его безумном тенорке накатывали весь день мутной тошнотой; она перебрала двести вариантов – кто это, откуда, зачем, кто дал ее номер; ей было страшно плохо весь этот день. К вечеру она заставила себя сесть и вспомнить его бредовый текст от начала и до конца. Да, потихоньку, с сигаретой, преодолевая горловые спазмы, что он там говорил, как он там говорил…

И нашла. Неструхин Олег Викторович, он себя назвал однажды, среди Никитиных, Нестратовых, Нечаевых, Максимов Леонидовичей и так далее. Переводчик, перевозчик, перебежчик, переплетчик… Да. Да.

Пару лет назад Сереже понадобился переплетчик. Она наугад спросила в своем издательстве, ей дали какой-то телефон, назвали этого самого Неструхина. Через пару дней Сережа абсолютно между делом, между двумя чашками кофе, сказал: «Ой, Надь, а переплетчик-то твой псих, кажется!» Она заметила, что он такой же мой, как и твой, а в чем, собственно, дело?

«Да ну, абсолютный шизоид! Попросил две тысячи долларов за переплет восьмидесяти страниц». Да, да, это Сережка тогда как раз защищал диплом. «Но главное, понимаешь, он больной, это просто слышно. Визжит, вскрикивает… Ну его на фиг».

Она согласилась, что безусловно на фиг и немедленно. Переплетчика нашли другого.

А Надин домашний номер отразился у загадочного Неструхина на дисплее мобильника. И вот, сколько-то лет спустя, утром ее разбудило страшное и несчастное кваканье из трубки. Не троньте, не троньте, не ТРОНЬТЕ!

Ей стало немножко легче, когда она его вычислила, – неизвестно почему. Назавтра он позвонил снова. Она опять дернулась, правда, не так страшно, как накануне, когда он только выл, хрипел и квакал, и она в спросонном ужасе орала ему, срывая голос: «Дима, это ты? Что-то случилось? Плохое? Страшное? С Аленой? С детьми? Убили?» – и каждое его взрыдывание в ответ слышала как «Да! Да! Да!».

Похоронила всех за эти полминуты. Потом уже поняла, что кто-то чужой, мелькнула мысль, что балуются, но тут же стало ясно, что – нет, так не балуются, такое звериное безумие не сыграешь никогда и ни за что.