Музыка тишины - Андреа Бочелли Страница 5

Затем портье представил супругам Барди встреченную в коридоре уборщицу и перепоручил их ее заботам, попросив ее проводить их во все прочие помещения колледжа, а сам удалился, выразив надежду, что новичок из Тосканы в самое ближайшее время удачно впишется в здешнее общество.

Добрая женщина, которую звали Этмея, провела посетителей в просторную залу, которую назвала «рекреацией». Супруги Барди окинули взглядом пустое помещение, освещенное огромными прямоугольными окнами, снабженное фортепиано и настенным телевизором. Прямо перед собой они заметили небольшие деревянные подмостки. «Это для выступлений детишек, а также для награждений в конце учебного года», – объяснила синьора Этмея, заметив любопытство гостей; затем она пригласила их следовать за ней по широкой лестнице. Одолев два пролета, они оказались в длинном коридоре, по обеим сторонам которого шли деревянные двери, совершенно одинаковые по виду, одна напротив другой. «Это школьные аудитории, – объяснила уборщица, – есть и другие, поменьше, вон там…» Тут она показала в сторону маленькой лесенки и узкой дверцы за ней, ведущей в тесный коридорчик. Затем повернулась и вновь повела их вниз по лестнице до самого первого этажа, откуда проводила все семейство в три двора. Первый из них, справа от главного входа, звался «маленьким двориком». Это было и в самом деле небольшое пространство с цементным полом в самом центре: оно выглядело как идеальный квадрат, и именно на него смотрели окна, через которые в комнаты верхних этажей проникали свет и воздух. Напротив «маленького дворика», слева от главного входа, располагался «средний двор», похожий на первый, но чуть более просторный и украшенный аркадой с колоннами, стоящими на цементной основе квадратной формы. Аркада эта обещала быть чрезвычайно полезной во время местной дождливой зимы. В глубине аркады была огромная дверь, которая вела на широкую площадь с глинобитной поверхностью, разделенную на две почти равные части платановой аллеей. Сухие листья, опадающие с платанов по осени, приятно шелестели под подошвами прохожих. С краю этого громадного пространства, которое называли «большим двором», находилось поле для игры в бочче. Эта часть колледжа немного смягчила сердце синьора Сандро, то и дело посматривавшего на часы, а затем бросавшего выразительные взгляды на жену.

Во второй половине дня семейство Барди покинуло колледж. Родители, которые собирались задержаться здесь вплоть до завтрашнего дня, забрали с собой ребенка, чтобы психологически подготовить его к расставанию. Они поужинали вместе в маленькой таверне в центре города, а потом отправились ночевать в отель «Ла Стория». Амос спал в одной постели с родителями, как бывало и раньше, когда он жил дома, и не подозревал о том, что его ждет дальше и как в скором времени поменяется вся его жизнь.

Наутро его проводили в колледж, и мать оставила его с учительницей, пообещав, что вновь придет за ним в конце учебного дня. Учительница отвела его в одну из аудиторий, где за партами уже сидели другие ребятишки из младшей группы. Амосу предстояло проводить с ними время до самого конца учебного года.

Он сел, и учительница представила ему соседа по парте: его звали Давиде Пишотта, он приехал из Равенны и был старшим из одиннадцати детей. Затем Амосу принесли брикет пластилина весом граммов в пятьдесят: такой материал впервые попал ему в руки, и мальчик не сразу понял, что от него хотела учительница, велев отломить кусочек и слепить палочку.

В комнате было довольно прохладно, и пластилин показался ему слишком твердым. Уже спустя пару минут Амос почувствовал усталость, но, робея под взглядом наблюдавшей за ним учительницы, все-таки не останавливался, пока не выполнил свое первое задание до конца. Впрочем, учительница была не особо довольна: палочка получилась не слишком гладкой и правильной. Мальчик обиделся, но молча продолжал работать.

В конце каждого часа звенел звонок, а в полдень детям велели встать и следовать за ассистенткой, которая должна была проводить их на обед.

Приблизился самый тяжелый для Амоса момент – расставание с родителями. Они встретились в коридоре, отделявшем аудиторию от столовой, и Амос остановился, в то время как остальные дети, подгоняемые голодом, пошли дальше. Папа и мама дали ему несколько советов, потом принялись обнимать и целовать его, а когда они стали уходить, мальчик разрыдался. Тогда его мать сказала мужу, чтобы тот шел в машину, а сама проводила сына в столовую, усадила на место и снова попрощалась с ним. Амос ухватился за мамину руку и сжал ее изо всех сил. Вдруг он почувствовал, как чья-то крепкая рука берет его за локоть и тянет назад, кто-то обращается к нему, а мамина рука медленно ускользает. Ему удалось ухватить ее за палец, но ручонки у него так вспотели, что он не сумел удержать его. Контакт с мамой был прерван, и Амос впервые в жизни почувствовал себя одиноким среди чужих людей, брошенным на произвол судьбы. В отчаянии он начал громко звать маму, словно потерявшийся жеребенок, но потом успокоился, сел и даже проглотил несколько ложек супа. Затем официантка принесла ему вареное мясо с салатом: блюдо это было ему совершенно не по вкусу. Он поднял руку, как ему велели делать при всякой необходимости. «Я не хочу это мясо», – сказал Амос робко. Тот же голос, что и раньше, тут же ответил: «Нет, хочешь, и ты его съешь; ну-ка, давай».

С комом в горле, мать Амоса попрощалась с дежурными ассистентами, проводившими ее к выходу, и побежала к мужу. Тот поджидал ее, сидя за рулем, с развернутой газетой в руках. Открыв жене дверцу, он увидел, что она горько плачет. Они обнялись и принялись утешать друг друга. Синьор Барди, который мальчиком тоже был отправлен в интернат, всегда говорил, что хотел бы, чтобы его собственные дети избежали подобного опыта, но не вышло. Ведь только так их малыш сможет научиться читать и писать, как все остальные, и только так он станет сильным человеком, способным справляться с жизненными трудностями.

На обратном пути к родителям Амоса постепенно начало возвращаться спокойствие – или, по крайней мере, чувство примирения со сложившимися обстоятельствами. Тревожная пустота, образовавшаяся после расставания с сыном, начала мало-помалу заполняться смутными надеждами и оптимистическими ожиданиями; в сущности, они были довольны тем, как решительно сделали то, что принесет пользу сыну, и на их лицах даже появилась легкая улыбка нежности.