Капли великой реки - Хироюки Ицуки Страница 5

Вообразить невидимый глазу и лежащий за пределами реальности мир уже означает неосознанно соприкоснуться с основами религии. Допустимо сказать, что, пытаясь представить себе ад и ощущая его как «ад мира сего», человек, по сути дела, уже вступает в область религиозной веры.

Это может кого-то удивить, но мы, японцы, все живём бок о бок с религией. Когда, глядя на закат, мы впадаем в удивительное, непередаваемое словами настроение или же когда чувствуем страх и неприязнь к густому лесу, когда умиляемся пробившейся сквозь трещины асфальта траве, мы всякий раз невольно прикасаемся к невидимому миру.

Это называют анимизмом, но я не склонен принижать его и сводить к местным верованиям традиционного общества. Мне не по душе рассудочное иронизирование над исконным обычаем простых японцев одинаково почитать духов-ками и буддийских богов, мол, это глупая мешанина верований, синкретизм. Вера слагается не из догматов и религиозных институтов. Это что-то, что рождается из естественных человеческих эмоций.

Ученик средней школы, зарезавший складным ножом-бабочкой [12]учительницу английского языка, после этого, говорят, с рёвом убежал в туалет и зашёлся в жесточайшем приступе рвоты. Я и этот случай ощущаю, как яркий пример существования контакта с иным, невидимым глазу миром.

Не следует ли современному человеку несколько съёжиться в размерах? Может, не стоит, как в эпоху Ренессанса, без конца возвеличивать человека? Не лучше ли жить скромно, опустив глаза, и помнить о том, как мал и слаб человек?

Поистине, позитивная философия — это изумление человека, который потрясён до глубины души тем, что увидел свет на дне глубочайшего отчаяния. Но, чтобы прийти к этому, нужно непременно опуститься до самой крайней точки негатива, только с этого можно начать. Мы все действительно обитаем сейчас в аду. Но зато мы не будем низвергнуты в ад после смерти. Ведь в ад все люди приходят с рождением. Не в парадиз мечты, где цветут сады и щебечут птицы, являемся мы на свет, и нас здесь не приветствуют с фанфарами.

И всё же среди этого ада нам иногда доводится нежданно встретить маленькую радость, дружеское участие, доброе отношение незнакомого человека или чудо любви. Бывают минуты, когда душа и тело преисполнены отваги, когда наши мечты и стремления делают мир сияющим. Иногда даже бывают мгновения, когда от всей души благодаришь судьбу: как хорошо, что родился в этот мир человеком! А бывает — покатываешься от хохота и вместе с тобой смеются другие люди…

Вот эти мгновения — райские. Рай не где-то в мире ином, не на небесах, не в Западной Чистой земле. Он здесь, среди ада нашего существования. Рай, пожалуй, можно сравнить с маленькими сияющими пузырьками пены, всплывающими на тёмных волнах этого мира, который я называю адом. И уж никак не надо думать, что рай — это последнее пристанище, куда человек попадает после смерти.

«Ад мы уже изведали!» Стоит в этом увериться, и к вам непременно порой станет приходить светлое настроение, когда вы и не ждали. И наверняка вы, доселе корчившиеся в муках, захотите иногда и пошутить, поребячиться.

Хотя жизнь ставила меня в ситуации, когда я думал о самоубийстве, всё же я как-то сумел из этого выбраться — думаю, потому, что сумел задним числом осознать, что этот мир по сути своей хаотичен, жесток, полон горя и мук.

Дело уже давнее, но один мой друг как-то выдвинул себя на выборах кандидатом, и мне пришлось выйти на трибуну и произнести речь в его поддержку. Помню, что его тогдашний лозунг был: «Не хочу снова увидеть лица голодных детей». Указывая на плакат с этим изречением, я как бы в шутку сказал: «А я не хочу снова увидеть лица голодных взрослых. Так будет вернее».

На самом деле я не играл словами и не пытался вызвать смех — таково было моё искреннее убеждение, вынесенное из опыта детских лет. Я встретил окончание войны в северной части Кореи, колонии бывшей Японской империи, и тот период, когда мы были на положении беженцев, подчинявшихся военным властям армии тогдашнего СССР, оставил ряд неизгладимых отпечатков в моём сознании. Некоторые воспоминания живы и поныне, они меня не оставляют.

В исключительных обстоятельствах военного поражения и эвакуации на родину взрослые были для детей существами опасными. Потому что нередко тот батат, рисовые лепёшки или чёрный хлеб, которые детям из жалости давали корейцы и советские солдаты, взрослые, пользуясь своей силой, отнимали. Дети тогда каждой клеточкой тела впитали истину: «Нет никого страшней голодных взрослых».

А ведь был ещё самосуд, изнасилования, доносы, торговля детьми. При этом мой опыт не идёт ни в какое сравнение с тем, что испытали японские поселенцы на территориях, приграничных с тогдашним СССР.

Один старший товарищ, вернувшийся из сибирского плена, с усмешкой рассказывал мне: «Когда зимней ночью вдруг почувствуешь, что на тебя ползёт целая туча вшей, сердце невольно прыгает от радости. Ведь это верный знак, что сосед твой уже лежит холодный. Когда человек умирал, вши разом перекидывались на тёплое тело. Стало быть, завтра утром достанется что-то из одежды товарища — ну и радуешься этим вшам. Если кто-то умирал, то лежавшие с двух сторон от него имели право поделить между собой имущество: обувь, бельё, набрюшник, перчатки…»