Собачья голова - Мортен Рамсланд Страница 5

— Что? — вопит Аскиль.

— Уходи, дурак несчастный, — говорю я.

В комнате наступает полная тишина. На мгновение кажется, что я действительно смог заткнуть дедушку. Затаив дыхание, я пыжусь от гордости — вот ведь какой я молодец! И тут он ударяет меня по заднице, так, что я падаю на ночной столик Стинне и ударяюсь об него плечом.

Мне очень больно, но я молчу.

Аскиль ворчит, мол, так с дедушкой не разговаривают. Сигне бежит в гостиную за отцом, и вскоре отец уже стоит у нас в комнате, объясняя дедушке, что его сына бить нельзя. Аскиль отвечает, что отец плохо меня воспитывает. Он называет меня заброшенным ребенком, поскольку мама стала учиться на медсестру и уже не сидит дома и не занимается мной. Так вот и вырастают в семье всякие засранцы, говорит Аскиль, — сейчас, когда рядом отец, он не решается назвать меня ублюдком.

Стинне считает, что Аскилю уже давно пора домой.

— Ты ведь сам об этом весь вечер твердишь, дедушка, так что давай, уходи.

Аскиль и отец возвращаются в гостиную, а мы слышим в коридоре какой-то шум — это Засранка. Стинне быстро закрывает дверь на ключ.

Меня немного трясет. Стинне осторожно касается моего плеча и спрашивает, больно ли мне.

Я киваю.

— Попробовал бы он сам выпить собственную мочу, — говорит она злобно.

И вот мы придумываем, как сделать так, чтобы Аскиль — сегодня же вечером — попробовал если уж не собственную, то, во всяком случае, чью-то мочу.

* * *

Аскиль постепенно превратился в тень, бродившую по пятам за Бьорк с таким выражением лица, что папаша Торстен стал все больше и больше беспокоиться. В конце концов Аскиль почти совсем перестал ходить с Эйлифом по пивным, предпочитая проводить вечера за чаепитием и игрой в карты на патрицианской вилле на Калфарвейен. Бьорк, конечно же, к тому времени уже обратила на него внимание, ведь прошло несколько лет с тех пор как он впервые увидел ее под березами. Они с сестрой Лине частенько потешались над неловкостью Аскиля, его сбивчивой речью и беспомощными попытками перейти с диалекта рыбацкой деревушки на бергенский нормативный датский, который тогда считался хорошим тоном в семействе Свенссонов. К тому же со временем Аскиль стал еще более неловким. Он мог, когда все играли в карты, опрокинуть чашку чая на стол, а когда на ужин подавали жаркое из лосятины, большие коричневые пятна тянулись по скатерти от блюда до его тарелки. Вот что бывает, когда открываешь двери дома для всякого сброда, говорил Торстен, недовольный тем, что его радушная жена всегда приглашает Аскиля остаться на обед. Но Эллен жалела молодого человека, которого рассерженные родители выставили за дверь, вынудив снимать десятиметровую комнатку у вдовы капитана Кнутссона, и стояла на своем. Если их дом открыт для всех, кого Торстен тащит домой, чтобы познакомить с Бьорк, то и Аскилю здесь должно найтись место. Торстен неохотно соглашался, с беспокойством прислушиваясь к смеху Бьорк, когда Аскиль совершал какую-нибудь оплошность: что-то в этом смехе предвещало недоброе, хотя Бьорк по-прежнему смотрела на будущего инженера как на забавное развлечение.

Очевидно, что в конце концов решающую роль сыграли не неловкие попытки Аскиля усвоить хорошие манеры, и не молящий взгляд, который она время от времени ловила на себе, когда обнаруживала Аскиля где-нибудь в углу, и не его неловкость или сбивчивая речь. Нет, дело было скорее в том, что́ он говорил, когда ее поблизости не было, в тех отдельных фразах, которые она выхватывала из разговора, проходя мимо полуоткрытой двери в комнату Эйлифа, и которые она вынуждена была сама как-то истолковывать. Ее окружали женихи, но она чувствовала, что неважно, кто из них станет ее избранником, — решение это навеки привяжет ее к патрицианской вилле на Калфарвейен. Так что, когда она поздним вечером, проходя мимо комнаты Эйлифа, слышала обрывки рассказов, в которых оживали дальние страны, морская пена и табачный дым, она застывала на месте, совершенно околдованная открывавшимся перед ней миром. Бьорк никак не могла понять, как же этот молодой человек, которого они с Лине окрестили Бестолочь или Молчун Чокнутый, может таить в себе такие богатства; неужели он так хорошо знаком с физической стороной любви — при том, что настолько безнадежен в обществе, что даже не может, не заикаясь и не краснея, сказать ей комплимент по поводу нового платья. Вскоре она начала на цыпочках бродить по коридору — после того как мама Эллен ложилась спать, а папа Торстен закрывался у себя в кабинете. Она подкрадывалась поближе к комнате Эйлифа и той тоненькой полоске света, которая выскальзывала в коридор вместе с обрывками повествований о далеких странах.

Однажды, когда он пролил соус на стол, она коснулась его руки и сказала: «Не беспокойся, сейчас я вытру». Аскиль пробормотал: «Спасибо», — это было единственное, что пришло ему в голову, а Бьорк хотелось услышать от него еще что-нибудь. Но Аскиль был нем как рыба, и Бьорк постепенно начала влюбляться в его невидимое «я», а он при этом, наоборот, был влюблен в ее видимое.

Это было в то время, когда он начал проворачивать свои первые контрабандно-спекулятивные аферы. Отправляясь летом в плавание, он, как и остальные члены экипажа, стал привозить с собой в Берген спиртное и сигареты. Вначале — исключительно для собственного потребления, но как-то раз один матрос рассказал ему о подпольном кабаке под названием «Цирковой вагончик» и объяснил, как на дне спасательной шлюпки спрятать десять литров виски, и тут Аскиль начал осознавать, какие перед ним открываются перспективы. Вернувшись из плавания в следующий раз, он выручил за свой тайный груз пятьдесят крон. После разрыва с родителями это была крайне необходимая витаминная инъекция — учитывая его пошатнувшееся финансовое положение. Но если уж браться за контрабанду, то пятьдесят крон в год — совершенно смехотворная сумма. Аскиль бродил по городу, выстраивая в уме грандиозные планы на будущее, и в тот же вечер отправился к рыжему матросу, показавшему ему в свое время, как прятать бутылки в шлюпке. Русский — так все называли матроса, поскольку в России у него жила родня — принял его сердечно. Они просидели несколько часов за бутылкой, прежде чем Аскиль решил открыться ему.

— Ты в своем уме? — воскликнул Русский, выслушав Аскиля. — На кой черт мне рисковать?

Аскиль улыбнулся. Денег хватит всем. «Положись на меня», — ответил он. Это заклинание он будет повторять в ближайшие несколько лет.

— И где ты собираешься все это продавать? — задумался Русский.

— Предоставь это мне, — продолжал Аскиль, не особенно понимая, кому он будет сбывать контрабандный товар. И вообще, планы его были отнюдь не так уж тщательно продуманы, как он заявлял. Когда необходимый груз месяц спустя оказался в порту, Аскиль стоял на причале, высматривая Русского, который должен был передать ему семнадцать бутылок рома, шестнадцать бутылок виски и двадцать одну бутылку «линье-аквавита» плюс внушительное количество сигарет. Оказалось, что Русский выпил около трети всего алкоголя, а сходя на берег, так громко пел, что все взгляды были прикованы к нему, но хотя это несколько нарушало планы Аскиля, он все-таки кое-что заработал. Когда месяц спустя судно снова вошло в порт, оказалось, что и на этот раз Русский пил без просыпа — недоставало почти половины спиртного, но Аскиль почти не рассердился, поскольку за неделю до этого договорился с Эриком Рыжей Бородой — финским шведом с датскими корнями — который должен был помочь Аскилю наладить более надежные поставки. Когда полтора месяца спустя Эрик вернулся в порт, клиентура Аскиля уже была расширена за счет «Вечерней гостиной», платившей больше, чем «Цирковой вагончик», и «Места встречи».