Маленькие дети - Том Перротта Страница 5

— Папочка? — Эрон с сомнением обнюхивал свой указательный палец.

— Что?

— Ну…

— В чем дело?

— Откуда-то пахнет какашками.

— Ох, Эрон, ну сколько можно говорить, чтобы ты…

— Я не трогал подгузник! — яростно затряс головой мальчик. — Правда-правда не трогал!

* * *

Игра в крушение поезда, очевидно, лучше всего соответствует менталитету трехлетнего мальчика. Эрон изобрел ее сам, и состояла она в том, что сначала два паровоза (которых звали Гордон и Перси в честь героев любимой книжки) с громким пыхтением ехали навстречу друг другу по железной дороге, занимающей половину пола в гостиной, а потом неизбежно сталкивались.

— Зпданнг! — радостно вопил Эрон. По его мнению, поезда должны сталкиваться именно с таким звуком. — Так тебе, Гордон!

— О-ох, — стонал Тодд, когда его паровоз валился на бок. — Как больно, Перси!

И Эрон заливисто хохотал над поверженным Гордоном и над британским акцентом, который старательно изображал отец.

Сколько бы раз ни повторялось крушение, мальчик все так же упоенно орал «Зпданнг!» и радовался бедствиям Гордона (Гордоном всегда был Тодд, и Гордон, разумеется, всегда проигрывал). Только в три года и возможно такое ничем не омрачаемое и бессмысленное счастье. Хорошее никогда не надоедает. То, что нравится, нравится всегда или, по крайней мере, до тех пор, пока тебе не исполнится четыре.

Как ни странно, бесконечные повторения железнодорожного крушения действовали Тодду на нервы гораздо меньше, чем, например, пятое подряд прочтение какой-нибудь книжки или сотый раунд дурацкой игры под названием «Страна леденцов», вероятно, потому, что ее сутью являлось завораживающее для всех бывших и настоящих мальчишек столкновение тяжелых металлических предметов.

— Збданнг!

— О-ох.

Игра прекратилась сразу же, как только Эрон услышал звук поворачивающегося в замке ключа. Забыв о Перси, он вскочил и уставился на дверь, словно готовясь узреть чудо.

И действительно, Кэти, с усталым вздохом бросившая на пол набитую сумку, была чудо как хороша даже после длинного рабочего дня. Она принадлежала к числу тех женщин, видя которых каждый раз заново удивляешься их прелести.

— Мамочка! — выдохнул Эрон и, сорвав с головы шутовской колпак, не глядя зашвырнул его в угол. — Ты пришла!

— Мой малыш! — Кэти опустилась на колени и широко раскинула руки, словно Иисус на плакате, который висел когда-то в воскресной школе Тодда. — Я так скучала по тебе, мой сладкий.

Громко топая, Эрон бросился к матери и зарылся лицом в ее шею, а она с такой нежностью гладила его светлые волосики, что Тодд поспешил отвернуться. Он уставился на все еще зажатый в руке игрушечный паровозик, как будто ехидно подмигивающий ему: «Как больно, Перси».

— А ты, кажется, загорел сегодня, — недовольно покачала головой Кэти, заглядывая в счастливое лицо Эрона. — Наверное, папа опять забыл намазать тебя защитным кремом?

* * *

По будним дням после обеда Тодд ходил в местную библиотеку, чтобы готовиться к квалификационному экзамену, необходимому для вступления в коллегию адвокатов и получения лицензии. Конечно, он мог бы заниматься и дома — им с Кэти удалось оборудовать в маленькой комнате на втором этаже удобный, практически звуконепроницаемый кабинет, — но Тодд чувствовал почти физическую потребность на пару часов вырваться из дому и побыть одному. Бодро шагая по Плезант-стрит, он с удовольствием ощущал себя свободным взрослым человеком, вышедшим прогуляться теплым летним вечером и не обремененным при этом ни коляской, ни требовательным трехлетним тираном.

К тому же дома Тодду никогда не удавалось сосредоточиться. Он постоянно помнил о том, что совсем рядом, в соседней комнате, Эрон с Кэти обнимаются, хихикают, нашептывают друг другу всякие нежности и совсем не думают о нем. Будто выталкивают его из своего любовного круга. Будто после прихода Кэти он становится лишним, чужаком, неизвестно зачем вторгшимся в их дом, а не любящим отцом, который посвятил весь свой день — всю свою жизнь! — заботам о сыне.

Особенно убивал Тодда трюк с шутовским колпаком. Целый день Эрон носился с ним как с бесценным сокровищем, не расставался ни на секунду, ел, играл, спал в нем и начинал рыдать, стоило отцу намекнуть, что хорошо бы снимать колпак хотя бы в бассейне, но, едва Кэти входила в дверь, колпак летел в угол, забытый и уже ненужный. Тодд был почти уверен, что таким образом Эрон как бы говорит, что до этого момента весь день (прожитый с отцом!) был просто глупой шуткой и только теперь начинается настоящая жизнь. Несколько следующих прекрасных часов он проведет с мамой, а значит, не надо больше носить дурацкую красно-розовую шапку с колокольчиками, что на детском языке, вероятно, означает что-то вроде: «Да пошли вы все!»

Тодд понимал, что обижаться глупо и тем более нельзя винить трехлетнего ребенка за столь сильную привязанность к матери. В колледже он среди прочего изучал и психологию и имел представление и об эдиповом комплексе, и о стадиях взросления. Он знал, что уже через несколько лет потребность мальчика в материнской ласке сильно ослабеет, а став подростком, он, возможно, начнет притворяться, что не узнал ее, если случайно встретит на улице. Но все это будет нескоро. А пока Тодд ревновал, обижался, даже злился и чувствовал, что единственный способ избавиться от всех этих негативных эмоций — это как можно скорее убраться из дома.

* * *

Скейтбордисты уже собрались на площадке перед библиотекой, и Тодд остановился на обычном месте, чтобы по привычке понаблюдать за ними. Сегодня их было четверо: мальчики лет десяти-тринадцати, одетые в шорты по колено, мешковатые футболки и модные в этом сезоне «ретро»-кроссовки. На головах у всех красовались шлемы, от которых в смысле безопасности не было никакого толку, потому что застегивать их под подбородком подростки, вероятно, считали ниже своего достоинства. Несколько дней назад Тодд даже попробовал заговорить об этом с их вожаком — тощим, гибким и отчаянно смелым подростком, которого остальные называли Джи, но тот только бросил на него отсутствующий взгляд, на который они были большие мастера, и не удосужился даже пожать плечами.

Этот Джи был прирожденным спортсменом — грациозным и бесстрашным. Между ним и доской существовала какая-то почти мистическая связь: он поднимался на бордюры, спускался по ступеням, перепрыгивал через металлические ограждения и клумбы и почти всегда приземлялся на ноги. Его товарищи, на которых, в отличие от Джи, действовал закон земного тяготения, как правило, ограничивались повторением нескольких базовых маневров и при этом нередко падали, но, впрочем, быстро поднимались, ворча и потирая ушибленные худые задницы.

Тодд сам толком не знал, зачем приходит сюда каждый вечер и наблюдает за группой мальчишек, выполняющих одни и те же нехитрые трюки. Наверное, отчасти его приводил к площадке простой интерес к занятию, которое стало играть такую большую роль в жизни подростков. Сам Тодд никогда не катался на доске: в детстве его привлекали командные игры, азартные и в то же время требующие дисциплины, и сейчас он хотел побольше узнать об этом спорте, чтобы, когда придет время, научить чему-нибудь Эрона, как отец учил когда-то самого Тодда кататься на двухколесном велосипеде. Неделю назад он даже заглянул в спортивный магазин с намерением купить себе доску но, как только продавец вопросительно взглянул на него, струсил, почему-то вдруг решив, что тридцатилетнему мужчине неприлично заниматься такими глупостями.