Пфитц - Эндрю Крами Страница 5

Вот он, на карте Тишнеровского квартала. Это была карта, составленная на раннее утро первого дня Празднества Лебедя, когда все еще спали, за вычетом немногих, страдавших бессонницей; имена этих людей были обозначены (миниатюрнейшими буквами) на парках и улицах, по которым они бродили. Отвергнутые любовники да не успевшие угомониться гуляки; вполне возможно, что среди них есть и преступники (успевшие к этому времени появиться в Ррайннштадте). А на постоялом дворе, что по Шлесингерштрассе (сколько подобных заведений успел уже обследовать Шенк!), в комнате наверху бледно-голубой прямоугольник кровати, на которой спит граф. Ее граф. Рассматривая этот аккуратно изображенный значок, Шенк словно заглядывал ей в душу. И ему снова вспоминался дразнящий прямоугольник шеи и груди, загадочная карта местности, составленная в системе условных обозначений, смысл которых он все еще пытался расшифровать, раз за разом перебирая их в памяти.

Шенку хотелось схватить альбом и крепко его обнять. Здесь был граф — здесь была дверка в жизнь жизнеописательницы, в ее мир. В этот момент она тоже думала о графе — сплетала ткань его бытия, выстраивала ключевые события его биографии, достойные и героические поступки, сформировавшие его как личность, мысли и воспоминания, роившиеся в его голове по пути из поместья в Ррайннштадт, к этой кровати, на которой он будет спать ранним утром первого дня Празднества Лебедя.

Теперь уже и весь постоялый двор казался Шенку захватывающе интересным. Он нашел и внимательно изучил поэтажный план здания, осмотрел все до единой комнаты, где могла побывать и жизнеописательница после того, как она благополучно сопроводила графа к месту назначения. Он снова и снова изучал тот, первый план, показывавший спящего графа, а также всех прочих гостей великого города, не исключая и бродяг (серые пятнышки), заночевавших в парках, наряду с массой дополнительных топографических деталей, каждая из которых имела свое условное обозначение. Груда опавших листьев, вскоре ее разнесет ветер. Пивная бочка (вывалилась из проезжавшей телеги), треснувшая и залившая улицу своим содержимым. Пивная лужа (за ночь ее не успели убрать), щедро одаряющая спящих горожан своими ароматами (ввиду не совсем определенной природы этого дурно пахнущего облака, его обозначение отдельно расшифровано на полях).

Были здесь даже бродячие собаки, застывшие на бегу (крошечные крестики).

И сам постоялый двор, все его постояльцы аккуратно размещены и поименованы. Граф не был один в своей комнате; рядом с кроватью, прямо на полу, виднелась неправильная фигура примерно человеческих пропорций, по всем признакам — стертая и перерисованная. И подпись карандашом, не очень разборчивая. Пфитц? Да, вроде бы Пфитц. Не иначе как графский слуга. Новый, пусть и совсем крошечный шажок в жизнь графа доставил Шенку огромную радость.

А как там Грубер? Шенк так его больше и не видел, а потому мог лишь строить предположения, насколько удачным оказался визит этого болвана к жизнеописательнице. Весь остаток дня тревожные предчувствия отвлекали Шенка от работы — он неряшливо рисовал, путал и наново переписывал подписи. Все его мысли были с графом, с Пфитцем и с очаровательной жизнеописательницей.

С наступлением вечера Шенк собрался и пошел домой. Он избрал обычный свой маршрут, а потому пробирался по улицам машинально, почти не замечая ни извозчиков, ни торговок цветами, ни влюбленных парочек. Но то, что увидел картограф, проходя мимо железных ворот парка, жестоко вырвало его из глубины сладостных мечтаний. В дальнем конце улицы ясно различались две столь знакомые ему фигуры — судя по всему, Грубер напросился проводить жизнеописательницу домой. Шенк направился следом, держась в отдалении, чтобы не быть замеченным, если кто-либо из них случайно обернется, — предосторожность почти излишняя, ибо уже смеркалось, а двое впереди были слишком увлечены разговором, чтобы озираться по сторонам. Шенк горько проклял злую свою судьбу; будь местом его работы секция Дорог и Улиц, а не эти дурацкие Водоемы, приятная задача найти для жизнеописательницы карту досталась бы сегодня не Груберу, а ему. И это он бы, а не этот пентюх, шел бы сейчас рядом с ней, осторожно поддерживая ее под нежный локоток.

Шенк разглядывал бредущие впереди фигуры, не упуская ни малейшей подробности — их близость, симметричные взмахи их рук и ног, плавные движения их тел, похожие на покачивание двух камышинок в потоке. Ему казалось, что это конец, что его мечта безвозвратно погибла. И все же он крался вслед за ними по одной, другой, третьей улице. На что он надеется, что хочет он узнать? Не кончится ли это тем, что он будет стоять со рвущимся сердцем у ее дома, глядя через окно на смутные очертания двух слившихся в объятии фигур?

Теперь они шли по темному проулку, тесно сжатому высокими, нависающими над мостовой домами. Этот район пользовался в городе не самой лучшей репутацией; не будь Шенк буквально загипнотизирован идущей впереди парой, он, скорее всего, поостерегся бы появляться здесь в столь позднее время. Было тихо и безлюдно, так что Шенк даже вздрогнул, услышав — а потом и увидев — обогнавший его экипаж. Экипаж мчался слишком уж быстро для такой узкой улицы, и когда он приблизился к Груберу и жизнеописательнице, Шенк с ужасом заметил, что одно из колес выскочило на тротуар. Их собьет, непременно собьет! Шенк хотел было крикнуть, предупредить их, но все произошло так быстро, что он не успел побороть естественную для столь двусмысленной ситуации нерешительность. Высокое колесо экипажа сбило Грубера с ног и отбросило к стене; он лежал на тротуаре, осыпая быстро удаляющийся экипаж градом громких проклятий, жизнеописательница же тем временем помогала ему подняться. Наряду со вполне понятным потрясением Шенк испытал изрядную долю злорадного удовольствия — нелепо скрючившийся, болезненно хромающий, безуспешно пытающийся отряхнуться от пыли и грязи Грубер являл собой фигуру поистине смехотворную. Судя по всему, Грубер не получил особо серьезных повреждений, однако теперь сильно возросла опасность, что он или жизнеописательница оглянутся и увидят Шенка — возможно, даже заподозрят его в соучастии (он же был в таком восторге, что и сам чувствовал себя в каком-то роде ответственным за случившееся). Шенк торопливо свернул за ближайший угол и благополучно ускользнул незамеченным. Поспешая домой, он ликовал, что случайное движение дурно управляемого экипажа представило Грубера в виде столь нелепом и комическом, нарушило все его планы и дало его, Шенковым, надеждам новую жизнь.