Когда диктует ночь - Монтеро Глес Страница 5

— Можете думать что угодно, — воскликнул Хуан Луис, — но дьяволу хорошо известно, что путешественник направился прямехонько ко мне домой.

Интервьюер какое-то время смотрел на него не мигая, а затем задал тот же вопрос, но в другой форме. Однако Хуан Луис Муньос, просвещенный свинарь и потомок Агамемнона по материнской линии, уже ударился в рассуждения об эволюции лошадей. О том, как обыкновенная кляча из сельскохозяйственного орудия превратилась в орудие туризма.

— Таким образом, каждую тварь ожидает счастливая участь, — рассказывал Хуан Луис, — и со свиной породой произойдет то же, что и с лошадиной. Научите свинью плавать, и она переплывет Атлантику.

Так рассуждал Хуан Луис, вытирая руки фартуком. И, не теряя из виду камеру, заявил, что ближайшая партия ветчины будет иметь решающее значение.

— Еще немного, и наши свиньи накормят в Америке иудейско-христианскую семью Барби и Гейпермена.

Интервьюер смотрит на него не мигая, и свинарь продолжает говорить в камеру:

— Посудите сами, в свинье все интересно. Все они, можно сказать, повязаны одной веревкой.

В глубине души Хуан Луис тот еще жук, и улыбка у него всегда наготове.

Он один из тех, кто отмывает министерские деньги и, надев синюю рубашку из грубой хлопчатобумажной ткани, поет «Интернационал», как завзятый революционер, который в смертный бой идти готов. Он человек непосредственный и похож на дерево со срезанной верхушкой. Щеки его приятно отливают розовым перламутром свежей ветчины, и весь он цветет и пахнет Уроженец Фасинаса, Хуан Луис приехал в Тарифу на ослике, а теперь разъезжает на «мерседесе». Он содержит заведение, косящее его имя, которому впоследствии я посвящу несколько строк.

Чтобы не запутаться, скажу, что предприятие «Хуан Луис» находится на улице Сан-Франсиско, в самом центре Тарифы, напротив церкви, давшей имя этой магистрали. Вход через кухню, где под потолком развешан мелкий горький перец, связки чеснока, пряности и окорока. Здание трехэтажное и изнутри уставлено и увешано украшениями и реликвиями, среди которых обязательно присутствуют большие глиняные кувшины и голова быка, убившего Пакирри. Изобилуют здесь и остроты хозяина, который сам подает на стол. «В любой просьбе есть доля просьбы», — говорит Хуан Луис только что появившемуся путешественнику. Путешественник пожимает плечами и лезет в карман плаща.

— Не хочу никого обидеть, — говорит Хуан Луис, — но, клянусь, сначала я подумал, что у него там в кармане автомат, уж больно он у него оттопырился. И поскорее спрятался, но потом, как только увидел, что это всего лишь пачка голландского табака, перевел дух.

Путешественник скручивает сигарету, крошит табак и, держа самокрутку во рту, окидывает взглядом стены. В его манерах явно сквозит театральная томность. Закурив, он встает, чтобы поближе рассмотреть фотографии хозяина с Антонио Ордоньесом, Индурайном, Хесулином, Бени Кадисским, Антонио Бургосом и Заводным Апельсином, Ранкапино, Перетом-младшим и Эстер Арройо. «Ничего себе ушки у этой крольчушки», — вполголоса говорит путешественник, хорошенько рассмотрев фотографию знаменитой уроженки Кадиса, но не будем отвлекаться. Я говорил, что место это известно не только своей кухней, но и подбором клиентов. Скрипачи, актрисы, паломники и прочие представители этого рода фауны придают трапезам особый колорит. С первыми погожими деньками сюда начинают съезжаться политики. Это внушительная группа видных деятелей, проводящих лето на кадисском побережье, которые заглядывают к Хуану Луису отведать ветчины, поделиться новыми анекдотами и потрепаться на темы общественного порядка и вообще о жизни. Единственные известные им права — это право собственности и право наследия, и, чувствуя себя наследниками феодальных привилегий, они уходят не расплатившись, а набивая себе утробу, ставят в дверях телохранителя со скрещенными на причинном месте руками. Заведение Хуана Луиса и не могло довольствоваться меньшим. Однако в тот день, когда там появился путешественник, народу не было, и в печах дымились свиные отбивные и картофель в мясной подливке.

— Путешественник спросил пива «Крускампо». — Хуан Луис по-прежнему держит марку, не отрываясь глядя в камеру. — Оно очищает нёбо и поначалу горчит, но послевкусие у него сладкое, и еще оно прекрасно освежает и утоляет жажду, — выпаливает Хуан Луис, скрывая свои интересы, потому что за ним водились должки, которые он рассчитывал покрыть после смерти путешественника.

Интервьюер снова задал ему тот же вопрос, и Хуан Луис снова пустился в рассуждения о мясе и поэзии. Глядя в камеру, с серьезным лицом и умильными глазами, он завел речь о том, что в нашей провинции любовь — это плоть, плоть и тернии.

— Посудите сами, с мавританским мясом надо быть осторожным, надо уметь его есть. И прежде всего — не спешить, иначе исход может оказаться смертельным. Семь раз отмерь, потом отрежь. — И Хуан Луис повествует о том, что путешественник слишком нервничал, так что глотал куски не разжевывая. — Я его предупреждал, что свинину надо подольше держать во рту, есть потихоньку, ма-а-а-ленькими кусочками, потому что сон пищеварения рождает чудовищ, сто раз ему повторял. И все зазря, посудите сами, я ему и рис предлагал, тале он знай себе глотает, как удав, и все тут, — продолжал рассказывать Хуан Луис в камеру.

Последнее выражение не фигура речи, оно подтверждается отчетом судебного врача — двадцать пять страниц убористым почерком. «Непрожеванные куски свинины первой категории, нашпигованные красным перцем, который придает ей особый вкус, а также фрагменты картофеля и яичных желтков и ломти деликатесной ветчины, при виде которой просто слюнки текут», — писал судебный врач. Помимо уже процитированных были произведены и другие наблюдения над трупом, в частности отмечены глубоко запавшие глаза. Согласно мнению судебного врача, эта особенность свойственна всем трупам, страдавшим ностальгией. Завершал доклад подробный отчет о родинках, обнаруженных на эпидерме, не остались без внимания и татуировки на ступнях ног. На одной значилось: «Я устал». На другой: «И я тоже». Но, продолжая наш рассказ, вернемся к путешественнику, который, так и не сняв капитанской фуражки и не вымыв рук, с волчьим аппетитом поглощал поставленную перед ним еду, одновременно все больше ввязываясь в спор с хозяином заведения.

— Посудите сами, он все идеализировал, — объясняет Хуан Луис в камеру. — Я сказал ему, что все эти россказни об английских путешественниках, которые якобы появлялись в здешних краях во времена мушкетеров, все это ложь величиной со Средиземное море. Что Хорхито-англичанин был человеком без чувства юмора, как и вся их остальная братия, и, когда им надоели ростбифы и шоре из картошки с маслом, они приехали сюда хорошенько отъесться и побаловаться с женщинами, прокаленными испанским солнцем. А он мне на это отвечает, что в газетах пишут совсем по-другому, и разные прочие глупости, что он забрался в наши края ради самовоспитания, чтобы посетить места, где во множестве встречаются останки греко-латинской культуры. И все в том же роде. Но когда он мне сказал, что наша андалусийская еда становилась английским путешественникам поперек горла, то тут уж я здорово разозлился. А он и говорит, что Ричард Бертон написал про нас как бы свысока, что, мол, мы, здешние, сидим на такой диете из оливкового масла и чеснока, что кожа у нас так провоняла, что ни один комар близко не подлетит, то есть, посудите сами, сравнил андалусийскую кухню с инсексисидами. Тут мне так обидно стало, потому что этот самый Ричард Бертон заезжал сюда как-то летом вместе с Лиз Тейлор. И уж я их накормил и напоил по-божески. Так что они отсюда чуть не на карачках выползли, красные оба как раки. Тут только до него дошло. И проглотил он залпом сорок пять бутылочек «Крускампо». — Хуан Луис держит марку, не отрываясь глядя в камеру.