Свинобург - Дмитрий Бортников Страница 5

Я смотрю с нежностью на толстяка Пьер-Ива. Он приходит осмотреть и принять смену. Я готов его расцеловать в пух и прах! Закружить его до упаду! Он бы удивился! Он мне нужен. Никто мне не нужен в эту минуту! Никто, кроме него, моего надзирателя! Ты мне необходим! Слышишь?! Необходим, я без тебя умру, Пьер-Ив! Я его готов потрепать по щекам!

И вообще, это не настоящая тюрьма, я это всегда подозревал! Всегда знал! Все это только картонки! Кто придумал всю эту херню?! И почему мы все бродим здесь?! А?! Хуйня, и все на это согласны! Еще бы! Меньше народу — больше кислороду! Самое интересное, все действительно согласны! Мы согласны торчать тут с холодной спермой на полу, а те, кто снаружи, согласны, чтобы мы тут торчали! Еще бы! Что ты хочешь? Не заводись! Все это только картонки. Спокойно. Выбери пятнышко на потолке и лежи разглядывай! Да перестаньте вы! Все! Достаточно! Не приходите к нам! Оставьте наши скелеты в покое!

А может, они больше и не придут? А? Может, мы все здесь остались одни? Под замком!

И что ты тогда запоешь! Ни один замок еще не открылся от мыслей! Ни одна дверь! Это точно...

А мой отец говорил, что я родился под звездой равнодушия! Он так красиво сказал, что я запомнил. Все запомнил. Ладно, пусть так. Пусть это самая яркая звездочка на моем пустом небе!

------------------------- У-у-у-ух!!! Моя башка сейчас лопнет. Я слышу собственное дыхание. Это как грохот. А мой запах?! Понюхайте себя! А?! Ну, нюхнули! А на вашем небе появились другие звезды? Ну хоть одна звезда??

Мысли, тысячи, миллионы, миллиарды мыслей. Это целый город.

Эти пятнадцать минут тишины сводят меня с ума! И в какой-то момент, когда уже все, уже конец, как говорил дед: «Амба дело! Пиздец стране!», меня окутывает удивительное чувство... Я будто влюблен! Влюблен в эти стены! В свою кровать! В ведро с мочалкой... О пютан!.. Же ме фу! Кес ки спас?! Но, но сава... Бон апрэ миди... Мерси... Бон нюи...

Я думаю о молодых парнях в соседних камерах... Что нас всех здесь свело?

Я чувствую к ним любовь... И лучше всем нам оставаться в своих камерах... Под своими звездами.

-------------------------

-------------------------

Мое поколение...

Я думаю о нем, о тех, кого уже нет. Река смерти несет их...

Леху Сарафана, которого нашли только через полгода, на мельнице, с изъеденным лицом, а шприц в его руке был как новенький.

Толяна Кузнечика, он повесился вечером, у него накануне были две девчонки, менты потом осмотрели квартиру, эти девицы сперли мешок сахару, а наутро он уже висел... Маленький старый Толян, припадавший на левую ногу... Я потом носил его черные трусики, такие маленькие, такие современные, он ведь заботился о том, как выглядеть... Только совсем недавно он стал засыпать от рюмки...

А Серега Крот, который подавился макаронами на третий день возвращения из армии... Вся кухня была декорирована тем, что он ел... Его уже похоронили, а макароны все выметались и выметались из разных уголков кухни...

А Витька Жарик и его дружок Игорек, они завалили одного типа неместного в клубе и уехали, и их нашли... Через пять лет Игорек освободился без зубов, а Витька Жарик, Витька, здоровый как буйвол, еще остался и стал как скелет... Как мумия... Игорь говорит, что ТБЦ у Витька, «тубик», говорит, «леса и дожди, дожди и леса... Вот и вся хавка...»

А другой Игорь, которого я любил издалека, который был во мне как смерч, который работал на бойне, его смех, его обнаженные плечи, грудь, его пупок, его длинные ноги, по щиколотку в розовой, как рассвет, воде... Он стоит передо мною по щиколотку в рассвете, со шлангом в руке, и голова его склонилась...

И в коровью тушу бьет струя, и туша незаметно сползает по накату все ниже и ниже...

Он потом повесился на дверной ручке в хирургии... Какая хрупкость! Какая красота и какая хрупкость!

Невидимое течение несет их все ниже и ниже.

Кто из нашего класса остался? Только девочки, ставшие матерями.

Где Серега Курмай, который напился на выпускном и посрал со школьной крыши?..

Где Андрюха Ковалев? Он угонял лошадей. Где он теперь?..

Где Саня Шмайсер, который говорил, что в колготках ходят только бляди?..

Где мы все? Где?..

Плывущие вниз со шприцами, торчащими из изъеденных тел, с ножами в руках, и раны, раны... Эти раны как крупные цветы... И они плывут, усыпанные цветами... Бессердечие... Ха-ха-ха!!! Эта ослепительная звезда, единственная звезда на моем небе, папа, ты прав, но она как тысячи тысяч звезд, она ослепительна!

Подростки, которые зарезали того матроса в Марселе.

Он тоже плывет по этой реке... Постаревшие от смерти лица тех, кто были подростками, взрослые лица, расслабленные мускулы лиц, плывут они тихо и медленно, как бревна погибшего дома... Они не моют уже ног на ночь... Они не смеются... Не дергают девчонок за косы... Не ходят на танцы... Их сносит течением, прибивает к берегу... Как одинокие рыбы, они стоят, приткнувшись к ногам живых...

Амин, Поль-Венсан и его бабушка, у которой в руках шарф длиной в двадцать лет и который уже не умещался в комнатке, этот шарф волочется за нею по темной воде... Мать Поля-Венсана, снимающая чулком шкуру с кролика. Ее улыбка, обнажающая десны, и обнаженная плоть кролика...

Я сижу, обхватив башку, на кровати, посреди городка, имя которому Бессердечие. Мое мертвое поколение, мои мертвые, мальчики мои, мои сестры, мои собаки и кошки на асфальте, раскатанные, как коврики, воробьи, мертвые крысы, снегири, иволги, синицы и пустельги, ястреба и пересмешники плывут по этой реке!..

Это как падение огромного дерева. Как медленное падение гигантского дерева. Как седой волос мертвой матери в старом шарфе. Как ее старый лифчик в руках отца и его глаза. Глаза, полные ужаса. Она тогда уже умерла! А он, только увидев этот лифчик, понял по-настоящему!

Я тогда открыл ее шкаф, и все вывалилось! --- Не лазь туда! --- Ну что тебе там надо! ---

Он отшатнулся в ужасе!

Горы тряпья, кучи маек, вязаные носки с дырами, старье, истлевшие шарфы, таблетки нафталина. А поверх этой кучи лифчик матери.

Отец отпрыгнул, как ошпаренный! Он уставился на него, будто это была змея!

В этом лифчике было так много смерти... Я начал все собирать, быстро запихивать обратно! А он стоял рядом. Он ждал!

Я отложил, отодвинул лифчик. Если он хочет, пусть возьмет его! Незаметно! Без объяснений! Без слов! И он взял его. Я заметил быстрое движение.

Он сразу успокоился. Это было так грустно...

Мы молчали потом на кухне. Стемнело, а мы сидели без света, вдвоем... Он был готов зарыдать.

Но сдерживался, слезы только наплывали, и это дрожание губ... Может, если бы кто-то научил, он бы просто сидел, а слезы пусть себе текут...