Натюрморт с дятлом - Том Роббинс Страница 5

Стояла осень – время победного шествия смерти. Дождь поливал раскисшие листья, тоскливо завывал ветер. Смерть распевала, стоя под душем. Смерть наслаждалась жизнью. Плод прыгнул с вышки, забыв парашют. Он приземлился за боковой линией поля и так сильно огорчил танцовщиц из группы поддержки, что до конца матча их бодрые выкрики больше напоминали слабый писк. «Эскимосы» все же победили, разгромив фаворита состязаний, команду Калифорнийского университета, со счетом 28:21, поэтому весь молодой персонал близлежащей больницы, где в королевские вены Ли-Шери закачали пинту обычной, не голубой крови, пребывал в праздничном настроении.

Дилемма, стоявшая перед принцессой, разрешилась сама собой, но Ли-Шери чувствовала себя как черная свеча на змеиных поминках. Когда интерн принялся насвистывать «Гордую Мэри», [16]у принцессы не возникло ни малейшего желания подпеть ему.

Примерно в восемь объявился ее дружок. Он звонил из общежития, с вечеринки в честь спортивной победы. Он пообещал Ли-Шери, что назавтра заглянет к ней, но, должно быть, потерял адрес больницы.

Когда личность принцессы была установлена, ее перевели в отдельную палату и дали лучшее снотворное – «Шато де Фенобарбитал» 1979 года. Ли-Шери наконец заснула и во сне увидела своего нерожденного ребенка. Он неуклюже ковылял прочь по какой-то разбитой грязной дороге, словно Чарли Чаплин в последних кадрах немого фильма.

Ко вторнику она окрепла настолько, что смогла вернуться в кампус. Там ей пришлось узнать, что титула единственной к западу от Нью-Йорка настоящей принцессы мало, чтобы погасить недовольство студенческого комитета. Ее попросили уйти из группы поддержки, а заодно она бросила и колледж. Принцесса также прекратила всякое общение с противоположным полом, но это произошло слишком поздно и уже не могло смягчить родительский гнев.

Сердечный клапан Макса дребезжал, как целый столовый сервиз, когда он поставил Ли-Шери перед выбором: либо вести себя как подобает особе королевских кровей, либо выметаться к чертовой матери. «Мы на многое закрывали глаза, – сказал тогда король, – потому что, в конце концов, это Америка…» Макс, правда, забыл упомянуть о том, что они живут в последней четверти двадцатого века, но, разумеется, это и так было ясно.

«Адольф Хитлер быть фегетарианец», – в триста пятидесятый раз напомнила дочери королева Тилли, желая отговорить ее от вступления в общину приверженцев естественной пищи где-то на Гавайях. Такой вариант рассматривался как возможный в случае отказа от королевских привилегий. Ли-Шери, в свою очередь, могла бы напомнить королеве, что Адольф Гитлер съедал по два фунта шоколада в день, но устала от споров на диетические темы. Кроме того, принцесса решила отстоять свое право на королевские привилегии, даже если это означало, что ей придется подвергнуть себя серьезным социальным ограничениям.

– Ты обещать быть хороший дефочка?

– Да, мама.

– Если мы сдадим карты по-новой, ты обещаешь играть по правилам?

– Да, папа.

Макс и Тилли смотрели ей вслед, пока принцесса поднималась наверх. Они смотрели на нее так, словно впервые за многие годы по-настоящему видели свою дочь. Несмотря на бледный цвет лица и подавленность, которая не отпускала принцессу подобно тому, как дурной сон цепляется за измятую наволочку, Ли-Шери была очаровательна.

Ее волосы, прямые и огненно-красные, как проглаженный утюгом кетчуп, строго следовали маршруту, установленному силой тяготения, и доходили принцессе до пояса. Взгляд ее синих глаз был столь же мягким и влажным, как huevos rancheros, [17]а длинные выразительные ресницы отбрасывали легкую тень на скулы. Ли-Шери не была слишком высокой, однако ее ноги, видневшиеся из-под юбки, были длинными и стройными, а футболка с надписью «Нет ядерному оружию!» облегала восхитительно полные груди, которые едва заметно покачивались, будто мячики на носу морских котиков, закормленных валиумом.

Тилли нервно погладила чихуахуа, сердце Макса звякнуло, словно бубенчики на искусственном фаллосе – игрушке мадам Санта Клаус.