Здравствуйте, мистер Бог, это Анна - Финн Страница 5

Ма безоговорочно верила в истинность изречения: «В природе есть лекарство от всего». Не существовало травки, цветка или листочка, который не мог бы излечить какую-нибудь хворь. Даже сарай она умудрилась приспособить для разведения там Целебной паутины. У кого-то, я слышал, были священные кошки и коровы: у мамы жили священные пауки. Я так и не смог до конца разобраться, какое действие она, по идее, должна была оказывать, но Ма всегда с упорством, достойным лучшего применения, лечила паутиной все наши порезы и ссадины. Если паутина в доме вдруг заканчивалась, то на этот случай под часами на кухне всегда хранилась папиросная бумага. Ее полагалось тщательно облизывать и приклеивать на ссадину. Наш дом был буквально набит бутылками с настойками и сухими листьями; с потолка свисали связки чего-то, не поддающегося определению. Все хвори лечились одинаково — сначала потри, потом оближи, а если не можешь облизать, поплюй; или «Выпей вот это, тебе сразу полегчает».

Как бы там ни было, а результат был один — у нас никто никогда не болел. Врач переступал порог нашего дома, только когда кто-нибудь что-нибудь ломал, и еще — когда на свет появился Стэн. Так что не важно, что чай, или, как его принято было называть, «чаек», и рагу выглядели одинаково; главное, что на вкус они были превосходны, а любой порции хватило бы на целую роту.

Вкусы Ма и Анны во многом совпадали. Самым простым и впечатляющим примером было их отношение к мистеру Богу. Большинство людей делают из бога оправдание своих неудач: «так должно было случиться» или «за что, о боже мой?» Но для Ма и Анны трудности и неприятности были лишь поводом что-нибудь с этим сделать. Безобразное было шансом создать красоту. Печаль — возможностью привнести радость. Мистер Бог всегда был рядом. Если бы в то, что мистер Бог живет с нами, поверил человек посторонний, это еще можно было бы как-то понять, — но Ма и Анна были твердо уверены, что так оно и есть. Очень редко случался разговор, в котором так или иначе не упоминался бы мистер Бог.

После того как ужин заканчивался и все, что от него осталось, убирали, мы с Анной всегда чем-нибудь занимались, причем занятие чаще всего выбирала она. Волшебные сказки были отвергнуты по причине «выдуманности»; настоящей, веселой и интересной была только жизнь. Чтение Библии тоже особого успеха не имело. Анна считала ее букварем для самых маленьких. Смысл Библии был прост; любой дурак во всем разобрался бы за полчаса! Вера нужна для действия, а не для того, чтобы читать про действия. Однажды во всем разобравшись, не было никакой нужды снова и снова возвращаться на исходные рубежи. Наш приходский священник был в совершенном шоке, когда решил поговорить с Анной о боге. Их беседа выглядела примерно так:

— Ты веришь в бога?

— Да.

— Ты знаешь, кто такой бог?

— Да.

— И кто же он?

— Он бог.

— Ты ходишь в церковь?

— Нет.

— Почему?

— Потому что я и так все знаю.

— Что же именно ты знаешь?

— Я знаю, что нужно любить мистера Бога и любить людей, и еще кошек и собак, и пауков, и цветы, и деревья… — список был довольно длинный, — … изо всех сил.

Кэрол послала мне ухмылку, Стэн сделал страшные глаза, а я быстро сунул в рот сигарету и притворился, что у меня приступ жестокого кашля. На такое обвинение и ответить как-то нечего… «Устами младенцев…» Анна ничтоже сумняшеся оставила за бортом все, что не относится прямо к делу, и оформила многовековой опыт ученых штудий в одно простое предложение: «И бог сказал любить его, любить всех и всё и не забывать любить самого себя».

Привычка взрослых ходить в церковь вызывала у Анны глубокое недоверие. Сама идея коллективного поклонения шла вразрез с ее частными беседами с мистером Богом. Что до походов в церковь, чтобы там встретиться с мистером Богом, то это вообще был полный абсурд. Если уж мистер Бог не везде, то его нет нигде. Для нее между визитами в храм и разговорами с ним не было никакой логической связи. Все было предельно просто. Когда ты еще очень маленький, ты идешь в церковь, чтобы познакомиться. Познакомившись, ты выходишь из церкви и начинаешь заниматься своими делами. Продолжать ходить в церковь можно, если ты не встретил там мистера Бога, или не понял, что он тебе сказал, или «понту ради».

По вечерам после ужина я всегда читал Анне. Книги были обо всем на свете — от поэзии до астрономии. Примерно через год она определилась с тремя самыми любимыми. Первой была огромная книжка с картинками, в которой не было ничего, кроме фотографий снежинок и морозных узоров. Второй «Полная симфония» Крудена. Самой странной в этом ряду смотрелась третья — «Четырехмерная геометрия» Мэннинга. Каждая из этих книг в свое время произвела на Анну каталитический эффект. Она буквально проглотила их и, тщательно переварив, породила на свет свою собственную философию.

Особенно ей нравилось, когда я читал ей ту часть «Симфонии», что была посвящена значению имен собственных. Каждое имя зачитывалось в порядке следования по алфавиту и непременно с толкованием. Затем его пробовали на вкус и, обдумав со всех сторон, выдавали заключение о том, правильное оно или нет. По большей части Анна печально и разочарованно качала головой: очередное имя было недостаточно хорошим. Но иногда оно вдруг оказывалось правильным; и имя, и человек, и значение — все ее полностью устраивало, и тогда она принималась восторженно подпрыгивать у меня на коленях, восклицая: «Напиши его, напиши!» Это означало, что я должен написать его большими печатными буквами на клочке бумаги, который она пристально разглядывала несколько минут с выражением предельной сосредоточенности, а потом убирала в одну из своих многочисленных коробочек. Еще минута на раздумья, и: «Следующее, пожалуйста». На некоторые имена у нас уходило минут по пятнадцать. Решение всегда принималось в полном молчании. Если мне случалось пошевелиться, чтобы устроиться поудобнее, или попытаться что-то сказать, меня тут же призывали к порядку, отрицательно качая головой, или при помощи весьма выразительного взгляда, или мягко, но решительно прикладывая палец к моим губам. Я научился терпеливо ждать. На раздел имен собственных у нас ушло месяца четыре, полных мгновений самого светлого восторга и самого горького разочарования, которые в ту пору были недоступны моему пониманию. Лишь позднее меня посвятили в тайну.

Бога она с самой первой нашей встречи называла не иначе как мистер Бог; Святому духу по каким-то неведомым причинам досталось имя Врах. Имени Иисус я от нее никогда не слышал. Его она упоминала исключительно как «сыночка мистера Бога». Однажды вечером мы как раз продирались через букву «И» и естественным образом дошли до Иисуса. Едва я прочитал это имя, как меня остановили решительное «Нет», взмах руки и «Следующее, пожалуйста». Кто я такой, чтобы спорить? Следующим именем в списке было Иефер. Мне пришлось прочитать его три раза, потом Анна задумчиво повернулась ко мне и сказала: «А теперь прочитай, что оно значит». Там было написано: «ИЕФЕР — означает того, кто превосходит, или пребывает, или исследует, изучает, а также линию или нить».

Эффект был поистине катастрофическим. Одним движением Анна спрыгнула у меня с колен, резко обернулась и застыла, сжавшись и стиснув руки, вся дрожа от волнения. На мгновение в голове у меня промелькнула ужасная мысль, что у нее что-нибудь заболело или что ее сейчас удар хватит, но дело было явно не в этом. Каковы бы ни были причины, они выходили за рамки моего понимания. Она вся так и лучилась от радости, повторяя: «Это правда. Я знаю это. Это правда, я знаю». Тут она стремглав кинулась во двор. Я уже встал, чтобы последовать за ней, но Ма положила руку мне на плечо и мягко удержала, сказав: «Оставь ее в покое. Видишь, она счастлива. Господь посмотрел на нее». Вернулась она через полчаса. Ни слова не говоря, взобралась ко мне на колени, подарила мне одну из своих фирменных ухмылок и попросила: «Пожалуйста, напиши мне имя большими-пребольшими буквами», — после чего немедленно заснула. Она не проснулась, даже когда я отнес ее в кровать. Только через несколько месяцев зловещее слово «эпилепсия» исчезло из моих мыслей.