Man and Boy, или Мужчина и мальчик - Тони Парсонс Страница 5

Как-то раз Джина пригласила меня попробовать суши в «Сого», большом японском универмаге на Пиккадилли-Серкус, где весь обслуживающий персонал был ей знаком. Она непринужденно разговаривала с ними по-японски, а они дружно называли ее «Джина-сан».

— Джина-сан? — заинтересовался я.

— Это трудно перевести дословно, — улыбнулась она. — Что-то вроде «уважаемая, Достопочтенная Джина».

Уважаемая, достопочтенная Джина. Она влюбилась в японскую культуру, еще когда была маленькой девочкой. Она даже провела в Японии целый год в промежутке между шестым классом и колледжем: преподавала английский в Киото («Самый счастливый год в моей жизни» — комментировала она этот промежуток времени) и планировала вернуться туда. Ей предложили работу в американском банке в Токио. Ничто не могло остановить ее. И я только мысленно молился о том, чтобы это удалось мне.

Мучительно напрягая мозг, силясь вспомнить все то немногое, что я знал о Японии, я упомянул Юкио Мисиму. Она сразу же забраковала этого романиста, обозвав его банальным и слащавым («Понимаешь, Япония — это же не только сырая рыба и ритуальное самоубийство»), и добавила, что, если я действительно хочу понять эту страну, мне нужно почитать Кавабату. Она даже предложила мне несколько книг. Я понял, что это и есть мой шанс, а потому в тот же миг ухватился за него.

Мы встретились в баре, и она принесла роман «Снежная страна». Я прочел его сразу, как только вернулся домой. На горном курорте пресыщенный плейбой влюбляется в обреченную гейшу. Да, это было действительно неплохо. Читая роман, я представлял себе глаза Джины, ее ноги, ее лицо, озарявшееся непостижимым внутренним светом всякий раз, когда она смеялась.

Она готовила ужин у себя в квартире. Мне приходилось снимать ботинки у самого входа. Мы долго обсуждали японскую культуру — точнее, Джина говорила, а я слупит и пытался есть палочками, роняя кусочки куриного филе на ковер. Потом неожиданно наступало время вызывать для меня такси или чистить зубы нам обоим. После этого мы занимались любовью на полу, вернее, на матрасе. Ради нее я был готов разбомбить Пёрл-Харбор.

Я хотел, чтобы она оставалась со мной навсегда, поэтому обещал ей все на свете: счастье, любовь до конца жизни и, конечно же, семью. Я знал, что семья — это как раз то, что придется ей по душе: ее собственный папочка бросил ее и мать, когда Джине было всего четыре года, и она выросла в тоске по настоящей семейной жизни. И все-таки она горько плакала, когда сообщала в банк, что не поедет в Токио.

Вместо того чтобы жить в Японии, она стала работать внештатным переводчиком в японских компаниях в Сити. Но многие из них теперь разорились или закрывались перед отправкой домой. Ее карьера оказалась вовсе не такой, о которой она мечтала. Я знал, что она пожертвовала очень многим ради того, чтобы быть со мной. Если бы я не был так безумно счастлив, я бы, наверное, чувствовал себя виноватым. С тех пор как мы поженились и родился Пэт, Джина сидела дома. Она сказала, что не прочь расстаться с работой ради меня и Пэта — «моих мальчиков», как она нас всегда называла.

Я подозревал, что решение стать домохозяйкой ради настоящей семейной жизни далось ей непросто. Но она всегда старалась обставить все так, что это казалось естественном и само собой разумеющимся.

— Не желаю, чтобы моего сына воспитывали посторонние, — заявила она. — Чтобы какая-нибудь толстенная девица из Баварии на целый день усаживала его перед видиком, пока я пребываю на работе.

— Вот именно! — поддержал ее я.

— И не хочу, чтобы он питался замороженными продуктами, наспех разогретыми в микроволновке. Не хочу приходить домой без сил и падать от усталости, вместо того чтобы играть с ним. Не хочу, чтобы он рос без меня. Не хочу, чтобы его детство было похоже на мое. Я хочу, чтобы у него была настоящая семья.

— Согласен, — кивнул я, понимая, что для нее это была больная тема. Еще немного — и она могла бы начать орать во всю глотку, высказывая свое мнение по поводу воспитания собственного ребенка.

— А что тут плохого, если женщина сидит дома с малышом? Все эти амбиции — просто безнадежно устаревшие восьмидесятые годы. Невозможно успеть переделать все на свете. Мы ведь не умрем, если у нас будет поменьше денег, да? И ты все равно сможешь покупать мне суши раз в неделю, правда?

Я сказал, что буду покупать ей столько сырой рыбы, что у нее вырастут жабры. И она осталась сидеть дома с нашим сыном.

А когда я возвращался с работы вечером, то кричал: «Привет, родная! Я уже дома», — как будто мы были героями какой-то американской телевизионной комедии пятидесятых годов, где Дик Ван Дайк приносил домой бекон, а Мэри Тайлер Мур мастерила из него неподражаемые сэндвичи.

Не знаю, почему я пытался подшучивать над этим. Может быть, потому, что в глубине души все же чувствовал, что Джина только притворяется домохозяйкой, а я прикидываюсь тем, кем всегда был мой собственный папа и пытаюсь разыгрывать роль отца семейства.