Кровоточащий город - Алекс Престон Страница 5

Распаляясь, я поднялся и принялся расхаживать по комнате, размахивая пустым бокалом.

— А потом я приехал в Эдинбург и оказался вдруг среди счастливчиков, которых деньги никогда не волновали. И жизнь у них была другая — яркая, интересная, увлекательная. Вы с Веро, когда я только познакомился с вами, казались мне такими необыкновенными. Прямо герои романа. У меня всегда все получалось — пусть даже и в такой песочнице, как уэртингская средняя школа. За что бы ни брался, я во всем преуспевал — в учебе, в пьесах, которые писал, в кроссе… Естественно, я полагал, что если только постараюсь как следует, то мне уже никогда не придется тревожиться из-за денег, как родителям. Я хотел быть одним из вас.

Я снова сел. Закурил. Генри вытряхнул из пачки сигарету и долго держал ее, не прикуривая, потом повернулся к черному окну, и я увидел, как вспыхнула, на миг осветив лицо и светлую челку, и погасла спичка.

— Странный ты парень, Чарли. Так беспокоиться из-за будущего… Вот я о нем вообще стараюсь не думать. Я… Признаться, я жутко боюсь постареть. С золотым детством есть одна проблема: из него не хочется выходить. Может, поэтому и взялся за фотографию. Такое чувство, что останавливаешь время, что тебе не надо думать ни об ответственности, ни о старости, ни о болезнях. Мне всего двадцать три, а кажется, почти все уже позади…

Он еще говорил, а я уснул, уткнувшись носом в стол. Смутно помню, что Генри потрепал меня по голове и ушел к себе.

Проснувшись в какой-то момент, я резко выпрямился, стряхнул со щеки крошки. За окном было еще темно. В комнате Веро звонил будильник. Он меня и разбудил. Веро пришлепнула его ладонью, вздохнула и, покашливая, поплелась в ванную. Она работала в большой юридической фирме, занимавшейся реструктуризацией корпоративных долгов. Ей всегда хотелось другого — служить обществу в «Эмнисти» или «Либерти», — но вербовщики на презентации для выпускников умело заманили ее в ловушку, соблазнив приличной зарплатой.

В ту ловушку попали многие наши друзья. Лора и Мехди, наши самые близкие университетские друзья, пара, с которой мы сошлись, когда перестали знаться с теми, у кого не было звонкого титула или трастового фонда, пара, чья крепкая, неброская любовь захватила нас даже в те бездумные дни преклонения перед гламуром. Теперь они жили в Фулхэме.

Их убедили, что бухгалтерская работа — это и есть тот трамплин, с которого два идеалиста-антрополога улетят когда-нибудь исследовать мир. И они купились. Купились на мечту — отпахать несколько лет, а потом посвятить себя изучению племен Калахари, ранних цивилизаций Явы, окаменелостей в предгорьях Анд. Но экзамены, унылая, серая беспросветность мира цифр, складских остатков и инвойсов брали свое. Оба понимали, что каждый день сомнений, колебаний и отсрочки с вступлением в великую неопределенность мира есть заем у будущего. Им платили достаточно, чтобы жить в Лондоне, но недостаточно, чтобы что-то откладывать, и теперь на них лежала печать неудачников, а Мехди со своей наметившейся лысиной выглядел на все сорок пять. Друзья разбрелись, а им осталось только удивляться, куда же, мать вашу, все пропало? Куда ушла надежда?

В то декабрьское утро, ровно в шесть, я, подбежав к окну гостиной, смотрел, как они вместе, взявшись за руки, идут по темной улице — молча, наклонив головы от ветра, и длинный шарф Лоры стелился за ней, как дым из трубы. Я поднялся наверх. Нас всех выбросило на мель, мы все попались в западню, соблазнившись Лондоном и деньгами. Мы все ждали, когда же начнется жизнь.

Я упал на кровать и забылся тяжелым сном.

Часы показывали без десяти одиннадцать, когда я выполз из-под одеяла. Из всех комнат моя была самая маленькая и располагалась рядом с ванной, в задней части дома, над кухней, как будто ее сунули туда в последний момент, не найдя другого места. По общему молчаливому согласию меня освободили от квартплаты на то время, пока я ищу работу. Мне такое положение не нравилось, но мои друзья были щедры во всем, и за это я их любил.

Где-то в кармане зазвонил телефон.

— Алло? Да? Что?

Я получил работу. Звонил генеральный директор «Силверберча», финансового учреждения, о котором я слышал даже в Эдинбурге. Ловкие, хитрые, жестокие, эти дельцы получали бонусы, выражавшиеся числами длиннее телефонных номеров. Директор сказал, что ему понравился мой анархический подход к рынкам, и он решил, что я буду полезен как противовес в команде аналитиков. Мои бухгалтерские и счетные навыки требуют доводки, но они меня подтянут. Получать я для начала буду 22 000 фунтов в год плюс премиальные. Смогу ли быть на месте в понедельник к восьми? Да, да, конечно, смогу. Конечно. Разговор окончился, я раздвинул шторы, явив мир, обновленный ночным снегопадом. От яркого света заслезились глаза. Я вскочил на кровать, я прыгал и смеялся. Привлеченный шумом, в комнату вошел Генри — волосы торчком, под кимоно полосатые «боксеры».

— Ты получил работу? Я был уверен. Отметим.

Он обнял меня за плечи и не отпускал, пока мы не сошли вниз по узкой лестнице. Плюхнулись на диван, и Генри открыл бутылку скотча. Золотистая струя хлынула в рот, пролилась на грудь. Он и сам приложился к горлышку, после чего передал бутылку мне. От виски защипало обветренные губы, в животе потеплело. Так мы и провели день — пили, смотрели телевизор. Я понемногу свыкался с мыслью, что получил работу. Что смогу теперь платить за квартиру. Отвечать на незнакомые звонки, не боясь, что это хмурые крепыши, нанятые «Америкэн Экспресс». Первым делом я позвонил Веро. Не родителям, не кому-то еще. Она обрадовалась не меньше меня. Сначала ответила полушепотом — сидела в библиотеке. Потом, услышав новость, вскрикнула, и я представил, как посмотрели на нее коллеги и как она подпрыгнула от восторга.

— О, Чарли… Это же чудесно. Я так тобой горжусь. Боже, в «Силверберче» от желающих отбою нет. Все хотят там работать. И надо же, тебя взяли именно туда. Я так и знала вчера, что нам будет что отметить. Люблю тебя.

Она повторила это еще много раз — что любит меня. Мне это не очень понравилось, потому что раньше, когда мы встречались, она никогда ничего такого не говорила. И только когда наши отношения стали платоническими, в ее лексиконе появились слова любви. Поздно вечером Веро на цыпочках пробралась в мою комнату, прошептала что-то, поцеловала меня в лоб и, выходя, тихонько притворила дверь.