Когнитивный диссонанс - Марта Кетро Страница 5

— Ну, между нами — я ведь хорошая актриса? Хорошая?

— Маш, ну чё говорить — хорошая, бля, буду, — за кадром остается «только пить надо меньше, Маша».

— Я ж травестюха, до старости щенок. — Она закуривает «житан» и улыбается, не разжимая губ.

Мы сидим в гримвагене, я смотрю с усталой ненавистью — костюмы пропахнут дымом.

«Да посмотри же на себя — старая ты шалава, а не щенок».

— Француз мой зовет меня «девочка моя», «воробушек» — Пиаф знаешь? Приглашает к себе, представляешь, влюбился так, — она широко распахивает глаза, — пиииипец. А я не хочууу, я его не люблююю. — Теперь губы в трубочку.

«Господи, тебе и сорока нет, что ж ты истаскалась-то так. А самое мерзкое, вот эта твоя детскость придурковатая. Какая травести, на хрен, карлица грязная».

Вполне допускаю, что был какой-то француз и есть какие-то любовники. Маленькая, худая, быстрая. Ее небольшое, удачно, в общем, вылепленное личико непоправимо оплыло от пьянства. Одета «креативно» — подростковые тряпки, немного секонд-хенда, здоровенная фенька на руке, многорядные керамические бусы на шее, три серьги в ухе и недешевая деталь из прежней жизни — хорошая кожаная сумка, довольно потертая, впрочем. До образа городской сумасшедшей всего ничего — добавить шляпку или боа, и готово.

И дурно зажеванный «орбитом» запах перегара.

— Я не хочу уезжать, я жду свою роль. У меня есть роскошное амплуа — шикарная опытная стерва в стиле Ардан…

Говорить с ней — мука, она играет каждую фразу. В ее «я так хочу чаю» вложено столько страсти, что я быстро приношу чашку и с ужасом жду трагической истории — ну, не знаю, как за ней только что гнались или ее чуть не сбила машина. Но в течение двух пустых часов до ее эпизода она умудряется живо и гладко повествовать ни о чем — так же восклицая, придыхая и всплескивая, — просто для того, чтобы удержать внимание. Это тягостно для меня, и к концу разговора начинает болеть голова.

К нам подходит помреж, они обнимаются, целуют воздух и начинают обсуждать знакомых. Она преображается — ее фразы изящны и точны. Она говорит о живых и об умерших, и в устах ее горечь, нежность и яд. Потом сникает, переходит на обычное злословие, и вот уже массовку зовут на площадку. Она мельком взглядывает в зеркало, поворачивается ко мне, чтобы чуть ли не потрепать по щеке, но вовремя опускает руку и уходит.

И в какое-то короткое мгновение я понимаю, что она знает о себе все. И чувствует каждую морщинку на лице, каждый седой волос под черной краской. Нарочитое безумие, ежедневно укрепляемое алкоголем, — это единственный бастион между нею и реальностью. Только бы не видеть своего настоящего лица. Своего настоящего. Своего будущего. О прошлом — не вспоминать.

И сквозь мою вынужденную филологическую трезвость, сквозь брезгливую рассудочную моногамию я чувствую родство, соединяющее нас. Потому что я тоже строю свои валы и бастионы — из реальности, которая отделяет меня от подступающего безумия. Только настоящее. Только будущее. О прошлом — не вспоминать.

Я машу тебе белым платком со своей башни и вижу, как далеко-далеко ты машешь мне в ответ — красным. Через расстояния я целую тебя, девочка, и желаю победы нам обеим.

Bluecanaryk: «Работаю оператором».

Ленка меня разозлила, вот и вспомнилась эта история с актрисой. Придумала ее давным-давно, той Маши в природе не существовало, но «мир искусства» полон Жизелей и Кармен, переживших свою роль. Насмотрелась на них и среди художников, и в кино.

Однажды пару месяцев проработала в сериале просто для того, чтобы понять, на что годна. Мы тогда с мужем много ссорились, и я вдруг подумала: вот бросит он меня, как жить? И тут совершенно неожиданно подвернулась возможность покостюмерить в сериале. Многое тогда о себе узнала, и предел моих моральных и физических сил заметно отодвинулся — оказалось, вполне крепкая девушка, годная мало спать, мало есть и работать как лошадь. Помню один из съемочных дней в середине проекта, когда уже месяц работы прошел, и впереди еще столько же, до ближайшего выходного дня четыре, а сил уже вроде как нет. И вот мы снимаем около стриптиз-клуба «Доллз», семь вечера, смена началась в девять утра (а мой день — в шесть), но нас еще не кормили. Уже ноябрь, прохладно и темно, на меня только что рявкнула актриса, и я отхожу от площадки и сажусь на синий пластмассовый стул. Я смотрю на безумную клубную иллюминацию и непроизвольно плачу от голода и усталости — безо всякого надрыва и усилий по щекам льются слезы, естественные, как пот. Потом привозят обед, обещают переработку до полуночи, но в девять меня неожиданно отпускают, и я еду домой — совершенно счастливая, потому что впереди целых шесть часов сна. Среди ночи просыпаюсь оттого, что смеюсь.

Когда съемки закончились, я не стала переходить в новый проект, не мое это. Но до сих пор благодарна киношке за точку отсчета, состояние абсолютной внутренней тишины, когда все голоса в голове умолкают и наконец ощущается радость простых вещей — тепла, еды, сна, возвращения домой.