Детство комика. Хочу домой - Юнас Гардель Страница 49

— А потом? — перебивает Даниель, который решил, что турбулентность — это марка автомобиля.

— Ну, взрослеешь, любишь или, по крайней мере, пытаешься, тебя бросают, идет дождь, пытаешься поставить точку.

— А потом умираешь, да? — спрашивает Даниель, и его передергивает. Он боится смерти. Он боится даже упоминать о ней. Как будто, говоря о смерти, ты зовешь ее. Даже просто попробовать это слово на вкус — уже отчаянно смело.

— Умираешь или мудреешь, а может, ни то ни другое, — продолжает Ракель. — Иногда мне кажется, что к старости становишься китайцем.

— А потом?

— Снова движение. Понимаешь, ты невольник движения. Вот вокруг есть и лужи, и дождевые черви, но такое редко замечаешь. А если и обращаешь внимание на мир вокруг, то не понимаешь, что в нем к чему, что и как и что все это значит. И ты пытаешься стать таким, каким был раньше, но все уже очень сильно изменилось.

— А потом?

— Сражаешься как бешеный, но все равно сгораешь и, главное, не знаешь, зачем все это. Может, это все-таки хорошо. В каком-то смысле.

Даниель долго смотрит на тетку, размышляет.

— Ты все-таки любишь Вернера больше, чем ненавидишь деревню, да? — вопрошает он в конце концов.

Ракель кивает. Даниель оживляется и смущается одновременно.

— Но если он, если он не…

— Да, он не любит меня, — вздыхает Ракель, — все говорят мне об этом, и он тоже. Но что мне делать? Я все-таки должна быть с ним. Вся моя тоска — по нему.

— Тоска… — повторяет Даниель.

— Тоска! — заключает тетка.

Даниель чувствует, как тоска ворочается внутри. Тянет его прочь. Как будто, сидя здесь, на диване, он пренебрегает какой-то важной миссией, единственной важной миссией.

— Мне надо выйти, — шепчет он.

Ракель кивает.

— Знаю.

И Даниель до темноты стоит на главной дороге в своем красном непромокаемом костюме и высматривает. Мимо проезжает машина за машиной, все мимо, мимо, исчезают одна за другой. Вот еще одна увеличивается, вж-ж-ж, уменьшается. Увеличивается, уменьшается, увеличивается, уменьшается. Одна за другой проскакивают мимо и исчезают, вж-ж-ж.

Даниель смотрит. У него устает голова, устают глаза, ему хочется закрыть их и заснуть, но он знает, что должен смотреть и ждать.

Ему ничего не остается, кроме как стоять там. Он в красном дождевике, и дождь все идет и идет, и автомобили пролетают мимо и исчезают вдалеке.

Тетя Ракель приходит, чтобы забрать Даниеля на ужин. Останавливается в метре от него. Даниель даже не смотрит на нее.

— Хочешь домой, а? — спрашивает Ракель.

Даниель молчит. Он уже и так слишком много произнес.

— Как ты думаешь, в какую сторону она ведет?

Даниель растерянно смотрит в обе стороны. Там, где заканчивается дорога, кончается мир. Он показывает пальцем.

— Неверно, — отвечает Ракель.

Даниель видит конец дороги, исчезающие автомобили.

— Хочу домой, — шепчет Даниель, пытаясь скрыть отчаяние.

— Все хотят, — вздыхает Ракель, — и все показывают пальцем не в ту сторону.

Она складывает руки на груди и ждет. Потом берет Даниеля за руку и они идут домой.

12

На следующий день Даниель слышит, как они ругаются в спальне.

— Ничего не понимаю, — доносится голос тетки, — когда я прихожу, ты меня гонишь, когда я хочу уйти, ты меня не отпускаешь. Чего тебе, собственно, надо? Внушить мне, что я ничтожество?

— Ничего не надо, и ты это знаешь! — слышится голос Вернера.

— Ну-ка, давай поговорим об этом, — произносит тетка.

И они замолкают.

Своему первому возлюбленному Ракель сказала: «Ты лучшее, что было у меня». Вернер — ее вторая любовь. Что же сказать ему? «Ты лучшее, что у меня было» сказать уже нельзя, иначе эта фраза станет просто смешной. Поэтому Вернеру она говорит: «Я люблю тебя!»

Да сохранит Бог их любовь, ибо что она скажет третьему?

Ремарки автора

— Слышал, что случилось, когда затонул корабль, груженный йо-йо? [46]

— Что?

— Он утонул сто тридцать семь раз.

13

— Но я же люблю его! — восклицает тетка вечером, застилая кровать Даниеля выглаженной простыней отчаяния.

Даниель не отвечает, хотя и знает, каково это.

Даниель и сам влюблен. Все поля в его учебниках испещрены ее тайным именем: Тридцать Четыре.

Эва Берг, как ее зовут в действительности, довольно упитанная и на тридцать сантиметров выше Даниеля, у нее большие удивленные глаза, и она влюблена в Микке. Да, она так любит этого Микке, что родители отправляют ее к куратору.

Микке считает, что Эва — безнадежное мучение.

Почти на каждой перемене Эва ходит по школьному двору со своей лучшей подружкой и рассказывает о том, какой Микке лапочка и как гадко, что она ему не нравится.

Даниель даже и не мечтает о том, чтобы признаться в любви. Он отдал бы все одиннадцать лет своей жизни за то, чтобы Эва была счастлива.

Но разве он может рассказать тете Ракель, что он в точности знает, каково это — любить?

14

Спустя две недели все еще идет дождь. Приехала Рут, чтобы их спасти. Они сидят на кухне. Рут сообщает, что дети любят чай. Тетка испекла кекс. И у Рут тоже с собой кекс.

— А-а, — говорит тетка, чтобы хоть что-нибудь сказать.

— У вас с Вернером все хорошо? — спрашивает Рут, чтобы хоть что-нибудь спросить.

И Ракель спешит:

— О да! Теперь мы так счастливы! Я едва смею думать об этом, но у меня такое ощущение, что Вернер наконец-то начал меня признавать. Дело только за тем, чтобы он решился. Он, бедняжка, боится собственных чувств. Как будто он не решался никому довериться, но теперь доверяет мне все больше и больше, если ты, конечно, понимаешь, о чем я.

Шарлотта и Рут непонимающе смотрят на Ракель. Даниель смотрит в окно.

Ракель принимается смахивать со стола крошки кекса.

— Ну вот, — говорит она, покончив с крошками и сложив руки на груди. Руки у нее отекшие. Затем она говорит, что все было замечательно. Она говорит, что и трудности, конечно, возникали, что правда, то правда, — и неизвестно, к чему она клонит. — Все было замечательно, — повторяет Ракель и гладит Даниеля по голове.

Даниель отворачивается. Тетка быстро отнимает руку.

— Вот и славно! — отвечает Рут и тоже гладит Даниеля по голове. Он не решается отвернуться. Мать задерживает руку. — Хорошо тебе было у тети? — спрашивает Рут.