Комната страха - Вадим Левенталь Страница 49

Старик зарывается носом в воротник и трясет там головой. Потом вдруг поднимает голову и спрашивает еще:

– А Володенька сегодня должен прийти?

– Он еще вчера должен был, так что сегодня наверняка.

– То-то для вас радость, – довольно говорит Ефим Григорьевич. – И для вас, и для него. Нам-то тут тяжело, а уж там… Даже странно представить, Володенька, такой тонкий молодой человек – и в окопе, с винтовкой. Он ведь не успел еще закончить?

– Нет, он на четвертый курс должен был пойти.

– Ну ничего, еще доучится, он мальчик серьезный, ответственный. Я рад, что у вас так всё получилось. – Ефим Григорьевич беспокоится всё сильнее, хватается за разговор. – Я, можно, вас, Светочка, спрошу? Я вас давно спросить хотел. А как вас Володенька называет? Света?

Света вздыхает, почти прижимает ладони к стенкам буржуйки, скукоживается и тихо, не громче трескающих внутри углей, говорит. Взгляд ее ловит из щелей отблески жара.

– Папа меня назвал Светленой, он был коммунист. И мама тоже. Я помню, мне десять лет было, меня папа брал на колени и рассказывал – про Ленина, про великую стройку. У него были большие руки. Теплые. А мама готовила вкусно. Даже когда с продуктами было не очень. Хотя, конечно, хорошо было с продуктами, хорошо, хорошо. А потом они стали враги народа. – Света рассказывает, Ефим Григорьевич в паузах кивает. – Мне Света больше нравится. Светлана. И Володенька меня никогда не называет Светленой, он меня любит. Я его тоже очень люблю.

Света говорит тихо, чтобы ее услышать, нужно не дышать. Ефим Григорьевич теребит руками в карманах, будто хочет в них что-то найти. В комнате расползается тишина, забирается в щели, в пазухи носа, под одежду. Света хватает ее руками и катает в ладонях.

Из-под двери и из-за ватного одеяла на окне в комнату струйками течет мороз. Света хотела бы заплакать, но она одеревенела. Она тупо трет ладони друг о друга. С Международного начинает гудеть сирена. Они слушают ее с минуту. Потом Света разлепляет губы, шевелит ими для пробы и говорит. Получается громко, так громко, что она сама пугается, и последние слова теряет совсем:

– Ефим Григорьевич, мы должны жечь тоже книги, понимаете…

Руки старика вылетают из карманов и бросаются друг к другу.

– Нам надо что-то решить. – Света продолжает уже тише, но слова ее рубят подмерзший воздух. – Либо мы, либо книги. Я не могу сейчас умереть. У меня Володенька. Неужели мы не стоим этих книг, Ефим Григорьевич? Книги можно новые напечатать, а мы совсем умрем.

Ефим Григорьевич мнет руки, кивает. Иногда он вскидывает голову, но, качнув, опускает обратно. В его глазах страх, как будто он боится, что его ударят.

– Знаете что, Ефим Григорьевич. Давайте немцев жечь. Я слышала, так делают. Это ведь они во всем виноваты. Это же они там. – Она кивает в сторону окна. – Сами виноваты. Давайте сожжем Гёте, Шиллера, кто у нас еще есть…

Ефим Григорьевич вскидывается и решительно шагает в угол, к книгам.

– Нет уж, Светочка, если уж на то пошло. Я не верю, что те – это немцы. Мои немцы тут, вот они. Это не те. Мы должны наоборот, мы не с ума сошли. – Он распахивает глаза и впивается ими в девушку. – Если уж на то пошло, давайте жечь, вот, Толстого и Пушкина. – Он выхватывает два тома и машет ими в воздухе. – Если мы еще в своем уме, давайте их жечь.

– Почему? – Света поднимается с пола и встает между буржуйкой и стариком. – Чем они виноваты? Отдайте Толстого! Вы точно с ума сошли.

– Я не дам вам Гёте! – Глаза старика действительно кажутся глазами безумца.

Света отворачивается и идет к кровати. Садится на нее, обхватывает руками спинку и утыкается носом в решетку. Ефим Григорьевич обмякает, кладет книги обратно, подходит к Свете и долго кашляет. Наконец Света поворачивается к нему, ее глаза уже высохли.

– Простите меня, Ефим Григорьевич, я не хотела. Вы правы…

– Что вы, что вы, Светочка… – Старик слабо машет на нее руками. – Это я прошу у вас прощения. В сущности, это действительно всё равно…

Они замолкают. Света начинает говорить, и голос у нее еще немного дрожит.

– Это какой-то детский сад. Зачем они всё это писали? Дети дерутся, ломают друг у друга игрушки, приходит воспитательница, говорит, не надо, дети, не ссорьтесь, дети виновато улыбаются, потом воспитательница уходит, и дети начинают всё сначала. Ведь ни в одной из этих книг не написано, что нужно убивать друг друга и так далее. Все всё читали, все со всем согласны – и всё равно… По-русски, по-немецки, по-французски, – на всех языках всё одно и то же. Детский сад.

Вдруг Света, опустившая было голову, вскидывает ее: далеко, с лестницы слышны уверенные твердые шаги. В дверь стучат. Света хватает руку старика, мгновение сжимает ее до боли, вскакивает и бросается в коридор. Ефим Григорьевич, пока ее нет, обхватывает лицо ладонями и ожесточенно трет глаза. Потом они заходят – Света и молодой человек в шинели. Шинель висит на нем, как на вешалке. Через плечо перекинут армейский мешок, в руках он держит связку дров.

– Здравствуйте, Володенька, – говорит Ефим Григорьевич.

Володя здоровается, подходит к столу и шлепает на него мешок. Дрова кладет на пол. Ефим Григорьевич смотрит на дрова, и на его глазах выступают слезы. Из мешка Володенька достает большой кусок хлеба, пачку гречки и две банки американской тушенки. Одна из банок открыта.

– Это не потому что я съел. Ну, то есть считайте, что я. Через двор шел, мальчик пристал. Говорит, мамка выгнала из дому, я ему сказал, что целую банку не могу отдать, открыл ножом, покормил его немного. У нас паек лучше, чем у вас все-таки. А вы что, даже без хлеба сидите?

– Софья Павловна за хлебом пошла, скоро должна вернуться, – говорит Света.

Ефим Григорьевич встает и, стараясь не смотреть на стол, делает несколько шагов к двери.

– Я пойду в библиотеку, отнесу туда книги кое-какие, мне как раз надо.

Володя бросает взгляд на Свету и говорит:

– Ефим Григорьевич, пойдете через полчаса, ничего страшного не будет. Давайте сначала поедим немного.

Ефим Григорьевич останавливается и быстро бормочет:

– Спасибо, спасибо вам, Володенька. Да, я не много могу… Спасибо.

Света вынимает из связки доску, стараясь не уколоться гвоздем, отламывает ножом несколько щепок, сует их в буржуйку и поджигает.

– Это, – объясняет Володенька, – я шел, там дом ломали, растаскивали, ну я тоже немного прихватил, думаю, на всякий случай, вдруг у вас тут нету.

Света поднимает голову от буржуйки:

– А у нас как раз ничего нету. Мы даже чуть не поссорились из-за этого.

Ефим Григорьевич машет на нее руками:

– Что вы, Света, говорите, мы не ссорились, глупости какие, ничего подобного, просто перенервничали. Теперь всё хорошо.