Мой маленький Советский Союз - Наталья Гвелесиани Страница 49

Накануне Марианна принесла коробку шоколадных конфет, подаренную ей поклонниками, и, раздав половину, вторую половину незаметно отправила в собственный желудок. И теперь у нее сыпь. Марианна поет на сцене районного Дома культуры песни Аллы Пугачевой и собирается поступать в консерваторию на отделение эстрадного пения. Ее часто просят спеть и на школьных вечерах, и она откликается с превеликим удовольствием. На День Победы она так исполнила песню «Стоит над горою Алеша», что сама расплакалась. Вообще, глядя на Марианну, я понимаю, что меня раздражает в некоторых людях не кокетство, не какие-то черты привязанности к сугубо материальным радостям, а спесь, какая-то глупая гордость, которую они испытывают, обладая чем-то. В Марианне нет такой гордости и спеси, и я с удивлением обнаруживаю, что все в ней – такой – принимаю.

– Да пройдет все… Ты лучше скажи, когда ты к нам в гости придешь? Мама у тебя что-то спросить хочет, и вообще… Ты уже шьешь платье к выпускному?

Марианна не слышит ни ответа, ни вопроса: она беззвучно смеется над вскочившим ванькой-встанькой с третьей парты во второй ряду – Сашей Почналовым, который с удовольствием берет на себя роль клоуна, смеша даже наших многострадальных учителей.

– Надежда Георгиевна, – говорит он нашей классной руководительнице. – А правда, что Ленин был грибом? Вчера это обсуждали по телику.

– По-о-чналов!.. А ну сядь на место!

Маленькая, подвижная Надежда Георгиевна, живо повернувшись от доски, подбегает к Почналову и – что встречается одобрительным гулом и дружными аплодисментами – дает ему пинок коленом, настоящий, от души!

И это все – урок истории. Только один из уроков нашего, теперь уже десятого, класса «Б».

К Надежде Георгиевне у Марианны отношение особое, семейное. Ее любимый старший брат, уже окончивший школу, лучший друг племянника Надежды Георгиевны, а у них Надежда Георгиевна была наставницей с самого четвертого класса и до выпускного. Это был ее лучший выпуск, который она вспоминает, нахваливая и ставя нам (с подтекстом) в пример едва ли не на каждом уроке.

Пожалуй, это самая моя любимая учительница в школе – учительница-бессребреница. Говорят, она уж точно не берет взяток, даже в виде коробок конфет, и еще надо уговорить ее просто угоститься. А дома у нее нет даже холодильника. Но Надежда Георгиевна по этому поводу не парится, и ее нисколько не смущает, что она годами ходит в одном костюме. Она картавит, закладывая руку за кофту, как Владимир Ильич, и вообще чем-то на него смахивает; она всегда деятельна, всегда воодушевлена, да к тому же не без юмора. А историк – чудесный! Знает все!.. А как рассказывает!..

– Надежда Георгиевна, а вы вот, как член партии, можете объяснить, почему нас всех столько обманывали? Даже вот Ленин, возможно, был всего лишь грибом.

Господи, да если б такой вопрос кто-нибудь задал в свое время в моем бывшем классе, я бы умерла от счастья. А теперь счастья в избытке, но я по-прежнему молчу, не находя что сказать, и на сей раз оттого, что то, что я думаю, высказывают другие. А свои самые оригинальные мысли я держу при себе, не считая их особо интересными.

Про гриба-Ленина спросил бывший Летчик из спектакля по Сент-Экзюпери Миша Гусельников. После того как от него улетела Нелли, он перестал заниматься, хоть и видно уже по одним только очкам под высоким лбом, что парень он наиумнейший. Теперь он пускает бумажные самолетики на пару с классным шутом и иногда, приобняв Сашу, шепчет ему что-то в ухо, после чего Почналов выскакивает, как джинн из бутылки, с очередной цирковой антрепризой.

– Миша, поаккуратнее с языком. Отсядь вообще от Почналова.

– Нет-нет, погодите… Вот лично вы с какого года в партии? А ведь и вы нас обманывали, когда учили по этим учебникам второй или третьей свежести, потому что партия обманывала вас. Точнее, вы, как член партии, обманывали сами себя. Мир оказался значительно хуже, чем тот, к какому вы нас готовили.

Класс одобрительно шумит. Кое-кто аплодирует.

Надежда Георгиевна, прищурившись, смотрит куда-то поверх головы бывшего Летчика и, выждав паузу, во время которой волнение улеглось, сменившись у кого жадным, а у кого вяло-любопытным вниманием, негромко роняет:

– Дети!.. Если бы я готовила вас к этому миру, этот мир был бы еще хуже.

Класс некоторое время молчит. Потом взрывается аплодисментами. Они – как шар, внутри которого растворяются все мои сомнения, и сердце, вспыхнув пламенем свечи, бьется бесстрашно и ровно.

– И все-таки, Надежда Георгиевна, а когда это началось – все это вранье, пропаганда? Я хочу проследить истоки. Вы так и не ответили: так с какого года вы в партии?

– Да, с какого? – вторит приятелю Почналов.

Но Надежда Георгиевна вдруг выходит в коридор, смущенно бросив через спину:

– Посидите пока одни, ребята…

– Надежда Георгиевна, ответьте! Надежда Георгиевна, ответьте!.. – несется вслед даже с галерки.

– И не ответит, – говорит шепотом Марианна. – Она беспартийная.

* * *

Я по-прежнему смотрю по телевизору политические передачи и читаю центральные газеты, начиная с первой полосы. Но уже осторожно, словно передо мной материалы вражеского государства, с которым надо держать ухо востро. Чуть зазеваешься, и тебя оккупирует, как и весь народ, какая-нибудь очередная группировка, дорвавшаяся до хлеба и власти. Это нивелируется общим торможением в мышлении. Теперь я подолгу «туплю», зависая над тем или иным абзацем, ибо от смысла прочитанного еще предстоит отделить всевозможные одежки. Сдергивая их одну за другой, можно обнаружить на дне мертвую чайку. Я очень боюсь этого. Я так боюсь опять разочароваться и больше никогда не поверить. Но сегодня такой ясный весенний день, скоро выпускной, и я верю, что мы так и останемся в раю. Ведь, снимая, как бинты, слои неправды, мы всей страной пробиваемся к Правде. А Правда – это все.

* * *

И все бы было хорошо – очень хорошо, просто так хорошо, что лучше и некуда, – если бы я не знала, что все мы умрем.

В восьмом классе, в год смерти бабушки, это знание залило меня такой пронзительной печалью, что мне захотелось, чтобы во Вселенной появился Бог, который вдохнул бы в нее Живую Душу, создав ее из Любви. И возможно, он там и был, но мыслители-материалисты поспешили отмахнуться от него из каких-то своих соображений. Я стала искать в книгах по научному атеизму отрывки из Библии и других Священных Писаний и, сопоставляя их, вдумываться в смысл. Но чем больше я вдумывалась, тем меньше мне хотелось, чтобы Бог был. Ведь в этих (наверное, однобоко и предвзято подобранных) цитатах Бог представал властительным и суровым; он то и дело чем-то грозил, то и дело предавался гневу, несмотря на заверения в любви к нему, и совсем не понимал реальные нужды людей. Он был господином. Почти помещиком. Который уверял в своей заботе нагих, не знающих, где главу приклонить, крепостных крестьян, насылая на них время от времени голод и мор. Нет, такого Бога я принять не могла. А именно такой образ вырисовывался как из атеистической литературы, так и из некоторых брошюрок о христианстве, которые я раздобыла у каких-то сектантов. Я это уже где-то слышала: для того чтобы партия могла помочь народу, народ должен беспрекословно, по-детски довериться ей, ведь партия – это слуга народа и она выражает нужды и чаяния народа лучше него самого. Женщина должна беспрекословно, по-женски довериться мужчине, чтобы он мог служить ей, воплощая ее заветные желания. А человек… Человек должен отринуть перед Богом все свои чувства и мысли, отказаться от своего эго, чтобы беспрекословно и некритично слушаться его. Более того, человеку некуда было идти, кроме как к Богу, поскольку тот не оставлял ему другого выхода, заключив в оковы Предопределения. Если каждый волос на голове человека уже сосчитан и не может упасть без высшей на то воли, если весь путь, от рождения до старости, предопределен, то какой смысл в том, чтобы его проходить?