Грас - Дельфина Бертолон Страница 49

Так что в течение последующих недель я думал о случившемся только в логистических терминах.

Мир перевернулся: Японию трясет, захлестывает цунами. У нас война с Ливией, радиоактивное облако гуляет над миром, арабские страны устраивают свои революции.

Наши дети перескочили в подготовительный класс, держатся молодцами, борются друг с другом за первое место по учебе. Возможно, победит Солин.

На свое тридцатичетырехлетие я получил два подарка. Эти подарки, противоположные, как водится, и подвигли меня начать этот рассказ. В память о тебе, Кора, и в память о некоторых других. Тогда я еще не представлял себе, что узнаю… Но всему свое время; ты всегда упрекала меня за нетерпение.

У меня свое цунами – внутри. Разрушения не так заметны, но вполне ощутимы.

Итак, 12 марта 2011 года в мою дверь позвонили. Я тогда работал над проектом реконструкции бывшего кинотеатра – повреждения стен, протечки, утрата фрагментов лепнины, нашествие тараканов, в общем, все по полной программе. Почтальон оставил у меня на пороге два плоских пакета, один маленький, другой огромный. На маленьком, пришедшем из-за границы, я узнал почерк сестры.

Через несколько недель после похорон нашей матери Лиз исчезла. То есть как в воду канула. Мы только что получили деньги по страховке на случай маминой смерти – мы даже не знали, что у нее была такая, а потому извещение от нотариуса нас обоих изрядно удивило. Такая предосторожность со стороны женщины, располагавшей солидной недвижимостью и не имевшей проблем с деньгами, указывала на то, что Грас Брессон опасалась угроз. В крайнем случае я мог бы понять, если бы она подписала полис после своего приступа стенокардии, но он датировался отнюдь не вчерашним днем: она сделала это сразу после ухода нашего отца, еще тридцать лет назад. Как бы там ни было, мы получили каждый почти по сто тысяч евро; дом тоже нашел покупателя, и через несколько дней было подписано компромиссное соглашение о продаже. Лиз избавилась наконец, от своих вечных денежных затруднений. Однако я никогда не видел ее такой мрачной, как при чтении завещания. Корни ее красных волос побелели, она была не накрашена, одета черт-те как, в вытертые джинсы и бесформенный свитер. Мэтр Марсо, маленький коренастый человечек в сшитом на заказ костюме, объявил, что Грас оставила письмо, которое надлежало вскрыть в случае крайней необходимости, по настоятельной причине, которую мы признаем за таковую. Конечно, Лиз захотела его прочитать, но «настоятельной причины» у нас не было. Моя сестра вопила, метала громы и молнии, даже стучала по стене; Марсо остался непреклонен. Он положил письмо в папку и потребовал покинуть его кабинет. Я думал, Лиз его убьет.

Едва получив деньги по чеку, сестра испарилась. Сдала свою квартиру, ушла с работы, опустошила свой банковский счет, аннулировала телефонные абонентские договоры. Когда я получил от нее пакет с бразильским штемпелем, я уже почти два месяца как потерял ее след, обзвонив всех общих знакомых, «Галерею Лафайет», больницы и даже морги. Хоть мы и не были слишком близки, Лиз никогда не забывала позвонить детям в их день рождения, 7 февраля. Впервые она этого не сделала. С этой даты я начал беспокоиться, но колебался, связываться ли с полицией ради заявления об исчезновении, зная, что они пошлют меня куда подальше – так значит, вы говорите, ваша сестра, взрослая, и со всеми прививками… При ее возрасте и положении большинство людей исчезает по собственной воле.

Как бы там ни было, я начал с этого маленького, нетерпеливо разорванного пакета – но кой черт понес ее в Бразилию?! В нем оказался блокнот в коричневой кожаной обложке – дневник нашей матери. Дневник тридцатилетней давности, написанный, когда ей было столько же лет, сколько мне сегодня. Я обнаружил там и текст, который Лиз назвала «пояснительной запиской». В самом деле, эта записка содержала некоторое количество пояснений. Слава богу, я сел, чтобы прочитать ее.

Я устроился на диване, все на том же диване, твоем, Кора, от Арне Якобсена, который ты так и не решилась продать, даже когда у нас было туго с деньгами. Я полистал дневник Грас, но быстро прекратил, окаменев от сквозившей в нем правды. Окаменев и от одной фразы – Лиз моя любимица. Я это знал, конечно, но вот так, написанное черным по белому… Гадко стало.

Тогда я начал «записку» Лиз, с трудом разбирая ее корявый почерк.

Малыш, с днем рождения.

Да, я жива. Прости, если ты беспокоился. Все-таки не будем преувеличивать, меня не было всего несколько недель… Вообще-то я тебя знаю: ты нытик… Так что сожалею.

Мне надо было уехать. Я оставалась ради мамы, но сегодня мне надо было уехать как можно дальше, где никто ничего не знает, где никто меня не знает, где я смогу, быть может, стать кем-то другим или просто кем-то.

То, что я собираюсь тебе рассказать, не такая вещь, чтобы тебя успокоить, но так надо. Потому что как бы там ни было, я тебя люблю. Ты мой брат, и тебе из-за этого досталось, по-другому, не так, как мне, но тебе было плевать. Мы не знаем друг друга, не понимаем друг друга, но по крайней мере у нас есть что-то общее: это боль.

Я все ломаю голову, что ты думаешь о том, что произошло на Рождество, в доме. Должна тебя сразу предупредить: я тут очень даже при чем.

В прошлом году, когда у мамы случилась ее стенокардия, она пролежала неделю в больнице. Это я ухаживала за ней, потому что тебя тут не было, потому что у тебя своя жизнь (и я рада за тебя, даже если это не всегда видно). Несколько раз я заезжала в дом за сменными вещами и туалетными принадлежностями для нее. Я ведь никогда не была одна в этом бараке. Невероятно, но это правда. Представляешь, Натан? Там всегда кто-то был, либо мама, либо папа, либо бабушка, либо няня. Быть может, ты оставался там один, но я никогда не была одна в этом доме и почувствовала от этого дурноту пополам с возбуждением.

Я женщина и похожа на нашу мать (позже ты поймешь, до какой степени), так что все там обшарила. Мне непременно надо было устроить обыск. А когда ищешь, то и находишь. Это как с мужиками; если поискать, обязательно что-нибудь найдешь – любовниц, измены, всякие гадости. Всегда что-нибудь найдешь. Если хочешь спокойной жизни, не надо искать, но я никак не могу удержаться. А все началось, когда я тридцать лет назад сунула нос куда не следовало. И все заканчивается по той же причине.

Пока она лежала в больнице, я и нашла этот дневник, среди бардака под крышей. Я говорю бардака, но блокнот-то был довольно аккуратно спрятан – в коробке без всякой надписи вместе с фотоальбомами того же времени и твоими рисунками, Натан, и на всех ты, как фанатик, изображал Кристину.

Я прекрасно помню тот день, когда она вдруг исчезла, внезапно, словно ее стены поглотили. Я помню маму, незадолго до Рождества, Рождества 1981 года. Ты был тогда совсем карапузом, но я-то поняла. Я знала, что что-то происходит между папой и этой девицей. Однажды я их даже застукала, когда они трахались. Мама была на работе, ты спал, а они трахались. Они меня не видели, но я тогда поняла, что такое мужчины.