Сияние - Маргарет Мадзантини Страница 49

Бетти сильно поправилась, она почти ничего не съела, но выпила немало. Она все время бегала на кухню и смешивала себе коктейли. Ее роман с Харли подошел к концу. У них были потрясающие отношения, о таких можно только мечтать. Эти двое перепробовали все на свете: мужчин и женщин, обмен партнерами, садомазо. Бетти была из той, старой жизни, это она, рыжая красотка, стояла с Ицуми в вечер нашей встречи на пришвартованном у берега пароме. Тогда я бы с удовольствием пригласил ее пошататься со мной по клубам ночку или две.

Когда-то она была групи, из тех, что ездят за любимыми группами по всему миру и стягивают с себя майки прямо перед сценой. Глядя на нее теперь, меня разбирала безумная ностальгия по тем временам, когда выходные в дни выступлений Boomtown Rats казались бесконечными, и все вокруг было так прекрасно и вместе с тем непостоянно, и мы были сами собой, хотя все сидели на легких наркотиках.

– Всему свое время, так ведь?

– К черту время!

Кнут рассмеялся и протянул Бетти очередной стакан.

– Кнут, лапочка, мы – самые настоящие пионеры, и дело не в сексе, а в том, что мы были единомышленниками. У нас было много общего. А сегодня нас душат со всех сторон, политики галдят, повсюду сплошная дискриминация…

Да, и Бетти стала похожа на одну из тех дам, которые выходят из церкви с идеальной прической и черствым лицом примерной прихожанки. Если бы я не общался с ней все эти годы, если бы не видел ее давным-давно под струями дождя, я бы ни за что не узнал в ней прежнюю Бетти. И если бы эта женщина прошла сейчас мимо той прежней Бетти, растрепанной, стоящей перед прицепом любимой группы в мини-юбке, выставляя напоказ идеальные ляжки, точно приглашая попробовать клубничный пудинг, она бы с презрением отвернулась.

– Вот что значит старость, дорогие мои. Ты идешь на встречу с другом и делаешь вид, что все как прежде. Пойду-ка возьму с полки моего дорогого Музиля. Потому что, если продолжать разговор, придется передать микрофон другому себе – трусливому, лишившемуся иллюзий человеку, которым я и являюсь. Да, я пассивный и жалкий тип, зато у меня развита эмотивная память. Пожалуй, это мое единственное достоинство.

Бетти, шатаясь, поднялась с дивана и потянулась к вешалке, где ее ждала мягкая прокуренная шубка, похожая на старого пушистого кота. Она аккуратно поцеловала Ицуми, стараясь не дотрагиваться до ее лица:

– Не забывай увлажнять кожу, милая, не меньше трех раз в день. Смотри не забудь!

Кнут помог ей с неподдающимся рукавом:

– Ты немного перебрала, дорогая, уверена, что доедешь сама? Может, тебя проводить?

– Мы с тобой под ручку отправимся прямиком в ад, дорогой, но только не сейчас.

Кнут надел свою новую шляпу и обернул вокруг шеи шарф с надписью «Hammers». Он уже оделся, но медлил уйти, закинув длинные ноги на ручку кресла. Друг, с которым он жил в последнее время, умер в больнице несколько дней назад.

– Знаешь, что во всем этом есть один плюс.

– Да? И какой же?

– Ты не увидишь, как стареют твои любимые люди.

Он прикрыл глаза, сложил руки на груди и вытянул ноги.

– Мне очень жаль, Кнут.

Норвежский мертвец резко вскочил. Нандо заскулил и побежал к двери вслед за ним.

– Твоя собака преследует меня весь вечер. Может, мне ее вывести?

Он обернулся и улыбнулся мне загадочной северной улыбкой отверженного бога. Шатаясь, он побрел по дороге.

– Как ты?

– Так же, как и ты сам. В двух шагах от рая, в одном шаге от адовой пропасти.

Крем, который принесла Бетти, стал помогать, и лицо Мадам Баттерфляй снова стало светлым и чистым, бабочка исчезла. Но руки по-прежнему болели. Потом стали болеть еще и почки.

Тогда я понял, что именно болезни руководят нашей жизнью, даруют нам взлеты и падения. Пока болезнь молчит, мы чувствуем себя живыми и считаем, что тело – это всего лишь кусок мяса, и вдруг становимся сплошным телом.

До сих пор Ицуми была прекрасной англизированной японкой, хранившей восточные традиции. Теперь она стала сплошным телом и подавала сигналы тревоги. Кожа – марля, прикрывающая внутренний механизм, который Ицуми так хотела разглядеть в мельчайших деталях. Ее настроение полностью подчинилось легкому телу.

Однажды утром у ее домашних туфель порвался шнурок. Когда я пришел, она сидела на кухне, а туфли валялись в открытой мусорной корзине. Ее блестящие глаза словно остекленели: рваный шнурок – дурное предзнаменование.

Наконец ей поставили точный диагноз. Доктор-индианка с длинной косой и круглыми глазами казалась родной внучкой Ганди.

– У вас системная красная волчанка.

– И что это значит?

– Серьезное расстройство иммунной системы. Оно проявляется в том, что антитела, вместо того чтобы бороться с вирусами, борются со здоровыми клетками.

– Вы уверены?

– Сомнений нет.

Она была похожа на студентку колледжа Нью-Дели. Мы месяцами ходили от одного врача к другому, и вдруг эта юная девушка на тонких ножках, с шершавой кожей, одетая в белый халат, вышла из лаборатории и заявила, что у нее нет ни малейших сомнений.

– Эту болезнь сложно определить, она проявляется, только когда поражает не менее четырех органов. Помимо сильной головной боли, основные симптомы – кожный зуд, осложнение на почки, артрит и чувствительность к свету.

Она улыбнулась, и я никогда не видел человека, который выглядел бы так спокойно.

– А кроме того, ложноположительный анализ на сифилис подтверждает мои подозрения.

Ицуми стояла и сосредоточенно слушала. Она казалась озадаченной и вдруг неожиданно спросила, точно на мгновение очнулась:

– Я поправлюсь?

– Нет.

– Значит, я умру?

Мы брели вдоль бамбуковой рощи ботанического сада. Ицуми в обычных тапочках, на плече – сумка с деревянными ромбами. Осторожно касаясь рукой листьев, чешуек коры, словно пытаясь слиться со стволом, Ицуми то исчезала, то снова возникала рядом со мной. Порой она оборачивалась, чтобы подождать меня, а потом как будто забывала, что я рядом. Ее кидало из стороны в сторону. Сначала все было хорошо, но потом она вдруг обрушивалась в пропасть. Столетний бамбук возвышался над нами, в его зарослях Ицуми поначалу казалась крошечной, но вдруг вырастала и словно становилась выше. Она гордо вздымала голову и казалась безмолвным и печальным гигантским стволом. Я шел с трудом и выбился из сил, а стволы бамбука становились все чаще и жестче. Высоченные сменялись низенькими и робкими, гибкими, но такими же острыми. Мне вдруг показалось, что я нахожусь посреди зарослей деревянных копий, что я животное, загнанное в ловушку. Ицуми не было видно. Я принялся звать ее, но она не отвечала. Я запаниковал. Мне стало страшно, что я больше ее не увижу. Она так и будет бродить меж шелушащихся стволов, скрестив руки и легонько касаясь пальцами тоненьких листьев, останется пленницей раскачивающегося на ветру лабиринта. Мне показалось, что я уже слышу, как ее душа звенит, отлетая куда-то далеко. Я перестал понимать, как мне выбраться из этого леса. И вдруг увидел скамейку и сидящую Ицуми.