Бизар - Андрей Иванов Страница 49

Прежде чем исчезнуть навсегда, он предложил мне плюнуть на все и уйти; грозно добавил, что дает мне последний шанс. Я ничего не сказал. Из тумана выплыл автобус. Хануман пожал мою руку, купил билет у шофера (чтобы произвести впечатление человека, давно проживающего в Дании, он бросил ему несколько не имеющих смысла реплик), каркнул мне vi ses, beb [56], помахал, как старому приятелю, которого навещает раз в год (и обязательно навестит в следующем), сел у окошка и, разыграв эту фальшивую житейскую сценку для трех пассажиров, забыл обо мне… уехал… а вместе с ним и волшебный поезд, на котором мы весело и безнаказанно неслись вне времени, вне жизни, ушел, и дымка не оставив. Я стоял там по-настоящему один, чувствуя, как затвердеваю в настоящем, я это ощущал кожей: магическая оболочка, которая хранила меня от коррозии, испарилась, и подступило нечто извне. Другое… Неизвестное… Клейкая смазка, которой прежде я был недоступен, смешивала меня с веществом мира, как заглатывает жука смола.

Мне стало страшно, но почему – я не знал. Несколько дней надеялся, что отпустит… но страх держал… вещи пророчили что-то, всюду мерещились знаки… Навязчивая вертелась мысль: да-да, вот так предчувствие кошмара, которому предстоит накатить ночью, проблескивает накануне, ты знаешь: этот куст станет ведьмой, а тень на дереве – дуплом, в которое ведьма будет тебя тянуть, – и не можешь кошмар предотвратить: приступ схватит и будет выколачивать из тебя сознание, пока не повалит пена.

Все изменилось, и изменилось к худшему; будто грандиозный барабан колеса фортуны совершил оборот и число выпало такое, что никто уже не мог оставаться собой; незнакомая субстанция наползала на страну, вливаясь в каждый предмет. Земной шар въехал в гибельную для меня систему координат. Это преследовало, как запах. Я брал дерево за ветку, трогал снег – они ранили, обжигали пальцы; звуки пугали; одежда стала чужой (она и была чужой!); все валилось из рук. Я разговаривал с хиппанами, и они мне казались подозрительными, – что-то там было, где-то внутри, в сугробах их душ, в закутках сознания…

Засел в вагончике, курил и думал. Кристаллическая созерцательность парализовала, усиливаясь день ото дня, пока я не стал живой линзой, направленной внутрь. Вспомнил много странных эпизодов… Муравейник в лесу на Штромке… сидел перед ним на корточках, как великан над пирамидой, и мне казалось, что я снова ребенок, который знает свое будущее и смотрит в него с безразличием, потому что наблюдать за муравьями намного интересней. Вспомнил близняшек, которые меня пугали; пронзительный вопль паровоза; туман над полем, в котором ходили сапоги; автобус без колес с выбитыми стеклами, что стоял на нарвских блоках возле Дворца культуры, а в нем – Хануман, он сидел в разбитом автобусе моего детства с таким видом, будто куда-то ехал, я подошел к автобусу, заглянул внутрь – поролон, дерьмо, битое стекло, позвал его, но он меня не услышал… Внезапно стало стыдно. Я вспомнил, как бежал через лес в вагончик, спешил проверить, на месте ли мои деньги под половицей, – и вдруг почуял что-то за спиной… обернулся… среди деревьев блуждало черное пятно – это было эхо, какое бывает в колодцах или трубах… оно засасывало звуки… я словно оглох… Зажмурился, сморгнул, очухался – выбежал из вагончика, долго стоял под вязами в сумерках… Тусклые огоньки плыли и перемигивались. С ветвей падали капли. За деревьями громоздилась черная туча – это был замок. И точно так же, как я понял, что это был замок, я понял, что это было там, в лесу… Это было не эхо. Это была смерть. Самая обыкновенная смерть при жизни. Мы умерли друг для друга. Я и Хануман. Его призрак вышел из меня. Призрак, образ, колдовской двойник, которым он меня завораживал. Мы не просто простились – мы похоронили друг друга. Потому что знали, как звери знают, что пути наши никогда не пересекутся, знали достоверно, что это была последняя встреча, больше встреч не будет, мы знали это наверняка, словно сама смерть нам об этом шепнула. Мы умерли, а вместе с нами умерли вспышки оптимизма, надежды, пьянящие, как опиум, мечты. Этот заразительный смех улетучился из моей жизни, я начал скоропостижно стариться, двигаясь в направлении пустыни жизни, в которой я не буду доверять людям с длинной нижней губой, я буду насторожен с теми, у кого большой нос, кто носит подтяжки, кто напевает что-то невнятное. Я больше не смогу безудержно смеяться. Не буду пить без оглядки. Закатывать от счастья глаза, не буду радоваться… во всяком случае, так, как я радовался с Хануманом.

* * *

Пил вино, не меньше бутылки красного в день, а то и две; прятался от всех, притворялся, что меня нет, вел беседы с чучелом, которое сделал в огороде еще летом. Чучело сидело в плетеном кресле за высокими кустами, в самом дальнем углу огорода (зеленое надувное тело пришельца из космоса, красное сомбреро, густо-синий платок, комбинезон на лямках, в одной руке пустая бутылка португальского рома, в другой – старая трубка, вместо ног рваные джинсы, которые уходили в глубокие резиновые сапоги желтого цвета, между ними лежал мячик). Издалека его можно было принять за человека. Я назвал его дедушкой Абдуллой, но все остальные звали Чико, снимали перед ним шляпу, кланялись и говорили «hi, Chico!».

Слава богу, вскоре приехала Дангуоле, а с ней еще ребята. Костаса с ними не было, вместо него приехал Скритас; лысый, бородатый, он ничего не умел делать, зато говорил по-английски – старик перестал меня дергать: Скритас вел все переговоры…

Несколько дней вода в омуте вращалась стремительно, как в водовороте, это было блаженство и беспамятство; еще несколько дней отходили; затем старик придумал нам работу. Видимо, не хотел, чтоб мы без дела сидели. «Надо привести в порядок мастерскую, – объявил он. – Убрать там весь мусор, вставить окна, починить крышу, срубить проросшее через цементный пол дерево, вычистить весь мох, вырвать все деревца, что проросли в стенах, выскоблить все!»

Скребли потихоньку, подлечивали стены, но дерево спилить у меня рука не поднялась…

– Как же мы его спилим, – спросил я, – если оно еще живое?

– Да, вы правы, молодой человек, правы, – засомневался старик. – Убивать его мы не можем, но и оставить так тоже нельзя. И потом, не вредно ли это для самого дерева – вот так расти сквозь бетон? Это неправильное место для дерева, не так ли?! Потому его надо перенести!

Что значит «перенести»? Куда и как можно «перенести» дерево?!

– Выдолбить два метра цементного пола вокруг ствола, выкорчевать дерево и пересадить его! Это же элементарно! Неужели мне вам объяснять? Вы сами это не раз делали!

Я сказал, что это не подходящий для таких работ сезон: дерево не приживется. Но он не слушал меня.

– Погода стоит теплая, и еще месяц будет стоять теплая более-менее погода… Ваше дерево прижилось? То самое, которое вы пересадили из оврага?..

Я сказал, что прижилось; мы постарались, все прошло удачно.

– Ну, а чем это хуже? Еще крепче выглядит. Тоже приживется!

Ладно, мы начали долбить цемент…

Старик долго выбирал место, куда пересадить дерево; пришел к заключению, что лучше всего ему будет за замком, на поляне, где обычно много солнца.