Русскоговорящий - Денис Гуцко Страница 49

Теперь нужно было выстоять столько же, чтобы получить паспорта — старые, советские — с новой пропиской, и тут же, приложив всё необходимое: квитанции, фотографии, заявления, — сдать паспорта, старые советские с новой уже пропиской, для обмена их на новые российские, чтобы потом, снова оплатив госпошлину и снова написав заявление с просьбой прописать, сдать эти новые российские паспорта для оформления в них полагающейся прописки…

— А Вы за кем?

— А женщина была в очках. Куда делась?

— Ищите, значит, женщину.

Дыра в углу комнаты была заделана крышкой от посылочного ящика, прибитой к потолку дюбелями. Из другой, ближе к середине стены, выходила пластиковая канализационная труба и мимо стеллажа с картотеками уходила в пол. Паспортистка аккуратно выложила на стойку его советский паспорт, из которого торчал сложенный пополам бланк заявления:

— Вас не прописали, — и опустила глаза. Правый глаз у неё сильно косил, и поэтому почти всегда она сидела, потупившись.

— Как?

— И паспорт, сказали, не будут менять.

Он резиново улыбнулся, вытащил бланк и заглянул в него. «Прописать», — было написано красной ручкой и поверх замалёвано красным карандашом. Живот как обычно среагировал на неприятность тревожным урчанием. Митя сунул бланк обратно, переложил паспорт из руки в руку.

— А почему?

Она, конечно, ждала этого вопроса. Ответила заготовленной формулой:

— Идите к начальнику, он всё объяснит.

Скрипнула дверь. Следующий уже дышал в спину.

— Нет, ну правда, почему?

Сзади послышалось:

— Сказала же: к начальнику.

Митя набрал воздуха, чтобы огрызнуться, но внезапно такая острая, сквозная тоска одолела его, что он сумел лишь переспросить:

— Почему? Вы ведь знаете, скажите.

— Не задерживай! — волновалась очередь. — Ты ж не один здесь.

— С ночи стоим. Вот эгоист!

Паспортистка сказала:

— Вкладыша у вас нет. А прописка в девяносто втором — временная.

— Ну и что? Что временная… в девяносто втором — ну и что?

Она по-учительски положила руки на стол.

— Закон новый вышел о гражданстве.

— Да?

Из коридора усмехнулись:

— А он и о законе не слышал!

— Согласно этого закона вы не гражданин России, — сказала она.

Волнение за спиной нарастало.

— Как… не гражданин? Был гражданин — а теперь не гражданин?

Она развела руками. Митю тронули сзади за плечо:

— Выходи давай! Сказано, к начальнику!

— Да вытащите его!

Он раскрыл рот, чтобы спросить ещё что-то. Гул в тамбуре тяжелел с каждой секундой. Разгневанный римский легион ожидал приказа к атаке. Задержись ещё на секунду — и копья войдут промеж лопаток. Наконец, Митя вспомнил:

— А матери паспорт? Мать прописали? У неё с вкладышем.

— Ещё и мать! — сказал тот, что стоял за спиной.

— По ней будут делать запрос в консульство. Она ведь гражданство в консульстве получала?

— Ааа… кажется, — кивнул Митя, ничего не поняв, но не решаясь переспрашивать.

Развернулся, сделал шаг к выходу, но, оттолкнув двинувшегося на его место мужичка, порывисто вернулся к стойке.

— Как же я не гражданин, а?! Как?! Я же с восемьдесят седьмого года в России живу! Тогда и России этой самой в помине не было — поголовный СССР! Ну?! И кто я теперь? Кто? Гражданин чего? Мозамбика?!

— Ишь говорун!

— Мужчина, — решительно сказала паспортистка — да не кричите вы на меня. Я, если хотите знать, вам сочувствую. Вы сходите к начальнику районной ПВС. Ваш вопрос только он может решить, понимаете?

Его тянули за рукав, дышали в затылок табаком.

— Что ты на неё кричишь?!

— От, гад, раздраконит щас, а нам потом заходить!

Митя шагнул в тёмный тамбур. Сквозь враждебно застывших людей прошёл в подъезд и вышел на крыльцо. Лежавшая на крыльце дворняга, не открывая глаз, повела в его сторону носом. «Ну вот, — подумал он, — приплыли». И тут, как заряд с замедляющим взрывателем, в мозгу рвануло — и Митя по-настоящему осознал, что только что произошло. Он лежал, опрокинутый навзничь, а по позвоночнику скрёб, катился приближающийся гул… миллионы копыт тяжко впивались в землю, рвали её, перемешивали пыль и пот… как так вышло, что он оказался на пути этого всесокрушающего бега?

…Затаив дыхание, он подвинулся вперёд и высунул голову из-за широкого листа. Митя устал лежать за спрятавшим его завалом — нужно было выбираться. Он огляделся. Менты стояли к нему спиной. Курили, негромко задавали вопросы персоналу. Часто заглядывали за колонну. Митя покосился вдоль пола в ту сторону, но ничего не увидел. Разве что бесхозно валявшийся стоптанный ботинок. Один из ментов взгромоздился на высокий барный стул и, разложив локти по стойке, писал. Перед ним на обычном стуле со спинкой сидел бармен. Ноздри его разбитого носа были черны от запекшейся крови. Струйки спиртного вытекали из-под стойки.

Митя осторожно расчистил пятачок перед собой от осколков горшка, встал и шагнул к выходу. Ему повезло, он ничего не зацепил, никто не обернулся в его сторону.

Холодная изморось противно облапила лицо. В голове было так, будто там одновременно болтали несколько человек, ныла опухшая скула.

А бешеный-то муж, шельма, ушёл от возмездия. Прорвался через служебный вход. Интересно, полегчало ему сейчас?

Ночь была крикливо раскрашена светофорами. Под ними вспыхивали сочные пятна. Округлые, сплюснутые, вытянутые на полквартала, — разные в зависимости от ракурса. На перекрёстке Митя задержался, понаблюдав, как светофоры несут ночную службу. Красный — жёлтый — зелёный — жёлтый… Автомобили шипели шинами по мокрому асфальту, нехотя останавливались на красный свет. Как большой сильный жук в коробочке в них громко билась, ворочалась музыка. Красный — жёлтый — зелёный — жёлтый… Караул в маскарадных костюмах. На углу Чехова и Пушкинской стоял милицейский «бобик» с распахнутыми дверцами, менты пили баночное пиво, громко обсуждая что-то забавное. Он нырнул в переулок.

Было достаточно поздно, но Митя решительно не желал смотреть на часы. Вдруг окажется слишком поздно, чтобы идти к Люсе в «Аппарат» — а приходить после закрытия она не разрешает. И тогда куда податься? Домой, в обклеенные сиреневыми розочками стены? Упасть на диван перед телевизором и лежать, переключая каналы до тех пор, пока говорящие картинки не загипнотизируют тебя. Потом передачи заканчиваются, тебя будит телевизор, шипящий точь-в-точь как шины по мокрому асфальту. Но звук шин приятен, он подражает шуму волн. А монотонное шипение телевизора душит. Лежишь и смотришь кроличьими глазами в пустой экран как в большое прямоугольное бельмо…