Дама из Долины - Кетиль Бьернстад Страница 49

— Ну, не так прямо, — смущенно говорит Эйрик.

— А почему? Что нам скрывать друг от друга? Я не знаю, почему Марианне повесилась. Не знаю, что творилось у нее в голове в последние дни. Может быть, в глубине души я страшно зол на нее за то, что она ломала комедию, за то, что у меня не было возможности поговорить с нею о том, что она задумала сделать. Может быть, она считала, что не обязана ни перед кем отчитываться. Даже перед своим еще не родившимся ребенком.

— Незадолго до этого она потеряла дочь. И мужа. Смерть Брура Скууга так и осталась для всех тайной. Ведь так? — Эйрик испытующе на меня смотрит.

Я мотаю головой.

— Думаю, я знаю, почему он покончил с собой. Несчастная любовь. Или острое помешательство. Между тем, как он узнал, что Марианне ему неверна, и, спустившись в подвал, вышиб себе мозги, прошло всего несколько минут. Так говорила Марианне.

— Ты уверен, что все так просто?

— Что ты имеешь в виду?

— Думаю, что все время было еще что-то. Неверность Марианне только спровоцировала действие, но не явилась его причиной.

— И что это могло бы быть?

— Его отношение к дочери. К Ане. Чувство вины. Ведь она буквально увяла у него на руках.

— Нам ничего не известно, буквально или не буквально. Я имею в виду его руки. Ты хорошо знал Брура Скууга?

— Почти не знал. Мы встречались на скучных семейных торжествах. Он во всем был безупречен. Лучшая марка автомобиля. Дорогие кожаные брюки. И вместе с тем он был очень закрытым человеком. Ты, например, помнишь, чтобы он смеялся?

Я отрицательно мотаю головой.

— Нет. Никогда не слышал, чтобы он смеялся.

— У него был смех самого одинокого человека на земле. Представь себе плачущего человека. Маленькую девочку в лагере для беженцев. Четырехлетнего мальчика, стоящего на руинах после землетрясения, он стоит один, и его снимают фотографы. Но ничто из этого не производит столь грустного впечатления, как смех Брура Скууга.

Я с ним согласен:

— Эстетика и качество всегда стояли для него на первом месте. Мебель. Музыкальный центр. Рояль. Женщины в его доме тоже были безупречно красивы. Он взорвал на воздух иллюзию. Наверное, он сознавал свою силу, сознавал, что он незаменим, что они вскоре последуют за ним…

— Страшная мысль! — сердито говорит Эйрик.

Он не зажег свечи. Мы разговариваем в почти оглушительной темноте.

— Скоро мы выйдем из дома и посмотрим на северное сияние, — говорит Эйрик. — Ты когда-нибудь видел северное сияние?

— Кто-то, кажется, в Берлевоге хотел его мне показать, но я был слишком пьян.

— Почему ты так много пьешь?

— Я должен тебе отвечать? А почему пьет Сигрюн?

— Вот этого я как раз и не знаю, — говорит он, помолчав. — Эта ее отчужденность. К Сигрюн невозможно приблизиться. У тебя возникало такое чувство, когда ты жил с Марианне?

— Поставь все-таки какую-нибудь музыку, — прошу я, охваченный тревогой.

Он сразу встает:

— Что ты хочешь послушать?

— Шуберта. Что-нибудь Шуберта.

Он подходит к полке с пластинками. Колеблется. Потом ставит «Смерть и девушку».

— Ради бога! — говорю я.

— Буквально или не буквально? — лаконично спрашивает он.

Мы сидим и слушаем музыку. Потом я понимаю, что он слишком взволнован, чтобы слушать.

Он наклоняется ко мне:

— Ты действительно не понимаешь, почему я так боюсь ее потерять?

Он как будто ждет какого-то ключевого слова. Не знаю, могу ли я ему помочь. Неожиданно я понимаю причину его гостеприимства. Он хочет начертить карту. На ней должны быть и Марианне, и Сигрюн. И Аня тоже.

— Объясни подробнее, — прошу я.

— Я стал бояться за Сигрюн после того, как Марианне покончила с собой, — говорит он.