Поцелуй Арлекина - Олег Постнов Страница 49

– Он приехал вчера. Карл смотрел его документы.

– Вот как! И что же?

– Документы в порядке.

– А. – Признаться, я скрыл волнение. – Что он тут делает?

– Лама? О! – Она опять засмеялась. – Что-то ужасное. Ни за что б к нему не пошла. Бедные самоубийцы!

– В чем же он прав?

– В чем он прав?., ах да! Он верит в возможность загробья.

Говоря, она вынула из-под колен ступни и теперь устроилась в позе Z. Ее тело было тонким и гибким. На меня она взглядывала через плечо.

– А вы сами верите в смерть? – спросил я.

– Пожалуй, – серьезная складочка омрачила ей лоб.

– Занятно.

– По крайней мере, глупо не верить, если решил умереть.

– Разве вам это грозит?

– Едва ли скоро. Но все же смерть – это отдых. А не блужданье впотьмах.

– Лама сулит блужданье?

– Да, и не только. Вы знаете о Бардо?

– Слегка. Это мир мертвых?

– В том числе. Он берется помочь тем, кто хочет найти вход в удачное воплощение. В Лхасе, я слышала, это принятый вид услуг.

– Грандиозно. Что для этого нужно?

– Умереть при нем.

– Ого! Есть охотники?

– Я не знаю. Я еще не была там. Сульт обещал сводить, он факир, ему это важно.

Сульт, услыхав свое имя, взглянул в нашу сторону. Я прищурился. Карл и Пьер продолжали спор.

– Как вас зовут? – спросила Глэдис.

Я назвал себя.

– Странно. Вы русский?

– Почти.

– Никогда не видела русских.

Грузный Джуди прервал вдруг свой сон.

– Я помню ваши статьи, – сказал он мне тихо. Что-то мелькнуло в его глазах. – Те, что о Грине.

Я вздрогнул. Его глаза, бывшие прежде в дымке дремы, теперь словно выкатились из луз. Мешочки у щек съежились, и все лицо ожило и задвигалось, хоть сам он остался стоять там, где был (у края ковра). Поняв, что запоздал, я увидел в лице его тайну.

– Статьи? Я не думал, что кто-то их знает, – сказал я хрипло. – Это было давно. Лет пять назад. – (Машинально я увеличил срок.)

– Верно. – Он кивнул уродливой головой. – Они были в… – Он назвал журнал, номер. И не ошибся годом. – Меня увлекла тогда ваша тема, – продолжал он неспешно. – О выдуманных городах. Зурбаган, Гель-Гью, Лисс. И, кстати, Дагон. Вы помните? Грин сделал его промышленным портом. Там грузили железо. Так вот, вы напрасно подкапывались (dug) под дюгоня. Хоть и были отчасти правы, зачислив малайцев в ономатеты: этот зверь был известен им. А Дагон – его пращур, западносемитский бог. Босс морских чуд и подводных кузниц. Вот смысл названия. Это есть в Библии. И у Лавкрафта.

Я молчал. Мое инкогнито (пусть даже я честно назвал себя, все равно!) было раскрыто так, словно это пришлось лишь к слову. Будто Джуди и впрямь занимал Грин. Я быстро взглянул на него. Рыжие волосы, тело-куль, рябь от оспы, шрам у губы – ходячий список особых примет. Кто он такой? И вообще, где я? Он заметил мой взгляд.

– Вы странно смотрите, – сказал он. – Возможно, что я бестактен. Я не спросил вас: зачем вы здесь?

Я вздохнул. Потом стал говорить. Я рассказал все – это и был мой план. О связи лингвистики с кокаином, о библейской путанице в близнецах. О том, как я сбежал в Штаты, а оттуда – сюда. О мысли сравнять здесь шансы. О том, как я глупо ошибся, решив, что Танатос – зеркало мира (я так и сказал). Это было туманно, но Джуди понял.

– Итак, вас приняли за другого, – сказал он. – Ваша исповедь – это ваш ход?

Я кивнул. Он нахмурился.

– Логика палиндрома. Там надо прятаться и бежать, здесь открыто сражаться. Так?

– В этом роде.

– Что ж. Должен вас огорчить. Вы действительно просчитались.

– Я это понял.

– Не совсем. Я думаю, вы в безопасности.

– Почему?

– Как вам сказать… Возможно, вы не поверите. Но позвольте вопрос.

– Конечно.

– Вы стреляли в Лос-Анджелесе?

– Да.

– В людей?

– По колесам.

– Вам ответили?

– Нет. Фургон (van) налетел на столб.

– Откуда вы знаете, что он гнался за вами?

– Мне так казалось.

– Что, если нет?

Вероятно, мой вид был забавен. Но Джуди не рассмеялся. Он ждал ответ, склонив голову набок.

– Что вы хотите сказать? – спросил я.

– Фобия, – произнес он. – Страшная вещь. Это не каламбур – как с Дагоном. И я не шучу. Взгляните правде в глаза. Если все так, как вы говорите, вы бы не прожили и двух дней.

– Почему, собственно?

– Почему? – Он пожал плечом. – Fin de siecle. Техника сыска. Вам бы просто не дали уйти. А эти глупости с двойниками? Пуля решает спор. Я могу быть экспертом в таких делах – вы понимаете сами.

– Я понимаю? Нет. – Я мотнул головой. – Я вас не знаю. Кто вы?

– Вас вновь подвела ономастика. – Он слегка улыбнулся. – Позвольте представиться: Иегуда Штильман.

Это он сказал по-русски. Невольно я отступил. И миг искал сходства с бюстом. Он продолжал улыбаться.

– Мне нужен был год, – сказал он, – чтобы понять, что меня не поймают. Потому что не ловят. Так просто и глупо. Земля – все же шар, и на ней трудно скрыться. Приходишь туда, откуда ушел. Мудрость изгоя. – Он вздохнул.

– Но меня – меня-то действительно ловят, – вымолвил я с трудом.

– Вряд ли. Вернее, так: если вы будете это твердить, это начнет случаться.

– Похоже на мистику.

– Нет, тут расчет. Это бывает в шахматах. Первый ход ваш, вы берете пешку. Следует серия мен. В итоге вам мат, и вас хоронят на средства города.

– Что же мне делать?

Я уже перевел дух.

– Бросить все это. Тихо жить. Страх любит кровь. Вы, надо думать, уже наметили жертву. И это залог ваших бед. Так вот, прекратите игру. Поймите, что происходит. Вы мне не верите?

– Верю. – Я качнул головой. – Но я верю также себе.

– Напрасно. Вам лучше рискнуть. Сделайте, как я сказал. Остановка в себе – вот то, что вам нужно.

«И ждать пули в лоб», – добавил я мысленно. Мне стало жутко. Резкое, как удушье, желание уйти прочь вдруг охватило меня. Это было так, словно сменился порядок сил, державших меня в гостиной. Мне даже почудилось, что пол качнулся. Я сделал шаг и взглянул в окно. Угол его был закрыт тонкой шторой. Я увидел огромную площадь с фонтаном, таким же точно, как тот, в зале, но увеличенным в много раз. Фонари озаряли безлюдье. Несколько автомашин дремало у тротуаров. Мне вдруг представилось, что сейчас пойдет снег. Не берусь объяснить причину этого чувства. Безумие его здесь, под небом, полным горячих звезд, видных даже сквозь стекла, только усилило боль в груди. Я отвернулся.