Дальше живите сами - Джонатан Троппер Страница 49

Вторая женщина — за рулем. Она останавливается рядом со мной на светофоре. Смуглая, черноглазая, с длинными, черными как смоль волосами. Встретившись со мной взглядами, она улыбается широко, но чуть застенчиво, и я понимаю, что она милейший, веселый, легкий в общении человек, который в жизни ни о ком не сказал дурного слова. Мы никогда не будем с ней ссориться, разве что поспорим: я буду убеждать ее, что некий наш знакомец — дурак и сволочь, а она в упор не увидит в нем никаких изъянов. Я начну беситься, а она вдруг улыбнется, и я сразу вспомню, почему я с ней и хочу быть только с ней. Вспомню, как она добра и щедра, насколько лучше становлюсь я сам с нею рядом, как любят ее все мои друзья, как добра она к моему ребенку, как она поет в ванной, отчаянно фальшивя и придумывая глупые стишки, когда забывает настоящие слова, и как в постели, когда я не в настроении, она прижимается ко мне сзади, обнимает за плечи, губы ее скользят по моей спине, и она мурлычет — тихонько, еле слышно, — пока я не расслаблюсь и не повернусь, чтобы встретиться с ней губами.

Тут светофор переключается на зеленый, и она исчезает, как исчезла до нее успешная художница, она же собачница. Обе вернулись к своей светлой, ничем не замутненной жизни, полной любви и секса. А я? Я остаюсь у разбитого корыта: оплакивать отца, дарить сперму снохе и влюбляться в незнакомок по дороге на свиданье с собственной женой, которая спит с моим боссом и разводится со мной, но при этом носит под сердцем моего ребенка. Ей-богу, я похож на водителя, который отвлекся от дороги на звонок мобильника, а очнувшись видит, как передок его машины пробивает парапет и колеса зависают над пропастью.

14:17

В глазах у Джен — красные прожилки, под глазами круги, она нервно крутит бокал с безалкогольным имбирным пивом. Мы сидим в глубине гостиничного вестибюля, в гриль-баре «Уютный клуб». Кроме нас тут только стайка стюардесс: потягивают свои напитки, щебечут и смеются — все, как на подбор, в одинаковых синих формах, а рядом, точно часовые, стоят их одинаковые синие баульчики. Зато в вестибюле суета — куча народу снует туда-сюда, поскольку вечером в «Мариотте» справляют свадьбу. На первый взгляд люди двигаются хаотично, но, похоже, у каждого есть дело: вот пулей проносятся распорядители с телефонными наушниками и микрофонами — они отдают приказы прямо на бегу; вот вносят охапки цветов на подносах; вот, обвешанные громоздкой видео- и фотоаппаратурой, тащатся через холл тощие, одетые в черное юнцы, похожие на обленившихся ниндзя. Джен измучена токсикозом, но твердо настроена на серьезный разговор.

— Вчера ты впервые задал мне хоть какой-то вопрос, — говорит она. — Про нас.

— Чаще не выходит, мы редко видимся.

— Верно. Но нам предстоит стать родителями, Джад, и, мне кажется, нам надо научиться разговаривать.

— Ты решила, что ребенок — твой пропуск обратно, в мою жизнь?

Она устало усмехается:

— Знаю, тебя это не греет, но надо до чего-то договориться, поскольку ребенок общий и нам надо взаимодействовать.

— А если я вовсе не хочу с тобой взаимодействовать?

Она отодвигает стакан и смотрит на меня в упор:

— Что это значит?

— Я не хотел заводить этого ребенка. Когда-то хотел, но это было давно, прежде чем я узнал, кто ты на самом деле. Я хотел того ребенка, который умер. А этот… я не ощущаю его как своего. Он не мой, равно как и ты — не моя.

Джен долго изучает свой бокал, а когда снова поднимает глаза, они полны слез. Мне вдруг вспоминается лицо Элис и ее слезы, капающие на мой живот и ноги, но я тут же опускаю створки, задергиваю занавес — и без того тошно. Две аварии сразу мне не потянуть.

— Это страшные слова. Ничего страшнее ты мне в жизни не говорил.

— Ты сама хотела разговаривать. Вот, разговариваем.

Я уже не помню, какие именно слова только что произнес. Я даже не уверен, что произнес именно то, что хотел. Но твердо знаю, что хотел сделать ей больно. С тех пор как я узнал, что ребенок мой, — а прошло неполных два дня, — я стараюсь о нем не думать. Он для меня ирреален. Но тут важен выбор слов. Скажи я, что ребенок пока ирреален, Джен понимающе кивнет и продолжит крутить шарманку про то, как мы, его будущие родители, должны между собой сотрудничать. А у меня и без того голова раскалывается. Обрубки моей жизни крутятся в ней, точно отпиленные циркулярной пилой, а пила все жужжит и вот-вот распилит надвое — нет, на мелкие куски! — меня самого. Это неотвратимо и необратимо.

— Хочешь знать, почему я сошлась с Уэйдом? — тихо спрашивает Джен.

Как же ей ответить?

— Не хочу.

— Когда погиб наш ребенок, мне было плохо, очень плохо. У меня была потребность горевать, оплакивать его, а ты вел себя как ни в чем не бывало. Ну, почти как ни в чем не бывало. Типа: да ладно, Джен, другого сделаем.

— Ты преувеличиваешь.

— Ненамного.

— Ясно. Значит, постель Уэйда — самое место, чтобы оплакивать ребенка.

Один из фото-ниндзя роняет металлический шест, и он с грохотом катится по мраморному полу. Джен вздрагивает. Парень, чертыхнувшись, подбирает шест. Тут же, откуда ни возьмись, появляется распорядительница и принимается его отчитывать. На мой взгляд, чересчур сурово.

Джен пристально смотрит на меня:

— Ты избегал моих взглядов, перестал до меня дотрагиваться. Словно наказывал за то, что я тебя подвела, не сумела сохранить твоего ребенка. Было ясно, что, пока мы не заведем нового, я тебе больше не нужна. Ты меня стер ластиком.

— Неправда.

— Ты не обнимал меня, не плакал вместе со мной. Только отворачивался и говорил, что все образуется и что мы попробуем снова, как только я буду готова.

— Я просто пытался тебя успокоить. Я же знал, как много значит для тебя ребенок.

— Возможно, ты и пытался меня успокоить, но я чувствовала только одно: я тебя подвела. А Уэйда я не подвела. Вот такой получился расклад. Плохой расклад, знаю. Но так вышло. Уэйда я не подвела, и он хотел меня, а не ребенка от меня. Поэтому меня к нему и отбросило.

Я размышляю над ее словами, пытаюсь вернуться в те дни, дни после рождения нашего мертвого ребенка, но ничего не помню, все как в тумане…

— Ты мне ничего не говорила.

— Мы были с тобой на разных планетах. Я горевала по погибшему ребенку.

— Я тоже.

— Ты только и делал, что смотрел на календарь и спрашивал врачей, когда можно делать вторую попытку. Вот ты говоришь, что пытался меня успокоить, и так оно, наверно, и было. Но мне в тот момент казалось, что ты меня бросил, ушел вперед, без оглядки. И где-то в дороге перестал воспринимать меня как свою жену. Я для тебя была матерью твоего умершего и, возможно, будущего ребенка. — Она сцепляет пальцы и, покачав головой, с горечью улыбается. — Если вдуматься, это на самом деле ужасно. Мне так важно было быть с тобой, быть твоей женой, а ты видел во мне только неудавшуюся мать. А теперь, по иронии судьбы, мне важно, чтобы ты увидел во мне мать твоего ребенка, а ты видишь только неудавшуюся жену.