Maxximum Exxtremum - Алексей А. Шепелев Страница 49

Я сидел как в клетке — в зарешеченной арматуринами стеклянной клетке балкона, высунув голову в окошко наружу — последнее не спасало, поскольку именно тут меня встречал ласковый поток из кухонной форточки — единственная вытяжка оттудова!

Наконец, они ушли, она пришла, и пошёл дождь — прямо при солнце — и не какой-нибудь там грибной, а дай боже! Я нашёл какой-то листок, ручку и начал писать, хотя ощущение-состояние было такое, что со стихами отныне покончено раз и навсегда…

На листке была нарисована рожица, явно женского полу, рядом с ней солнышко и цветочек — я подрисовал капли, чтоб получился дождик, а у девушки (весьма похожей на Эльмиру, конечно) получились слёзы… Ещё — прямо от цветочка шприц — тоже с капельками…

— Ты, что это, Лёшечка, никак что-то кропаешь там? — с небрежной иронией поинтересовалась «современница», «муза, блять» и «героиня».

— Да вот, приходится… — вздохнул я, поспешно складывая и убирая листок в карман.

Она начала канючить, чтобы ей показали. Ей было показано — она пробежалась непонимающим взглядом, фыркнула.

— Рисуночек хороший? — спросила девочка (по нему и видно, что ей не боле пяти годиков), — это я нарисовала, а ты испортил!..

— Хаоший, хаоший, — засюсюкал я, — ути-пути, блять, дочка, на хуй… Дай-ка я тебя как-нибудь…

Она неодобрительно взмыкнула.

— …поцелую, поцелую, доченька.

— Мммю! принеси лучше ещё яблочка.

Вот тебе и точка:

о том как мак

даёт тебе жизнь я думаю

я думаю а дождь идёт в жару

и ты лежишь одна

потный лоб и верхняя губа

и рядом я лежу в жару

на кухне растворитель варится заражать друг друга

ты можешь просто жить не думая

а дома я никак уже не буду о’кей

а яблоки меняют кожуру на мякоть

я режу яблоки ножом но жру кожуру

а ты пихаешь ножкой меня как кошку

к окошку я иду и думаю про дождь

а ты отравленная можешь только еле-еле есть

мороженое которое я ненавижу в твоей коже

я не увижу твоей кожи с твоей кошкой больше

ты ведь очищена ото всего вокруг

Собачку я для ассонансности заменил на кощечку, только и всего. Потом мне этот текст стал нравиться — именно своей «правдивой простотой».

48.

На следующий вечер повторилось то же самое. Гуляли с Вованом, выслушивая теперь его исповедь. Она совсем заигнорировала меня. Я просился домой (чтобы побольше успеть…), а она затягивала посиделки допоздна. Наконец Вован ушёл, и мы тоже поплелись обратно — втроём. Я даже боялся в душе: а не к нам ли он?

Оказалось, впрочем, что ему просто было по пути, а «не к нам». Не успел я зайти и приготовиться к принятию пищи и эротическим игрищам, как она стала намекать, что по сути-то дела меня сюда никто не приглашал. Я оторопел. Потом посмотрел сколько времени — было без четверти час — сказал жалобным тоном, что теперь уж мне не уехать, можно, мол, я как-нибудь где-нибудь на коврике…

Что и говорить, мне сделалось отвратительно плохо и обидно и хотелось удавить её, но сначала — всю её… Когда она постелив себе и бросив мне подушку и одеяльце, стала раздеваться и укладываться, я не выдержал: попытался всё же заключить её в свои трепетные объятия. Она с силой и с криком: «Всем вам от меня чего-то надо!», оттолкнула меня.

— Кому это всем?! — тут не выдержала и моя тугонакрученная (есть такое выражение: кишки на пальцы наматывать) пружина гнева.

— Всем, блять!! остоебало уже! совсем! всё, блять! все, блять! Все вы так и хотите от меня что-нибудь получить — кому переночевать, пожрать, кому поебаться, кому… — она выкрикнула, осеклась, превратившись в свою-мою любимую маленькую девочку, и осела у дивана, заплакав.

Сердце моё сжалось и я потянулся ладонями её, как маленькую, «пожалеть».

— Ну, что, дочка моя, случилось?

— Случилось! — пока братва не подключилась! — Она отмахнулась, я как-то увернулся, на мгновение застыл в замешательстве… и вновь осторожно потянул к ней руки…

— На хуй! в пизду! — взвизгнула она, — не трожь меня! — Я рефлекторно отдёрнулся, меня всего скрутило и затрясло, и я не знал, что делать.

Она ещё несколько минут проговорила словно в бреду, что все чего-то хотят от неё — чего-то урвать, что все суть блю пэссив гомосэкшуалз и что всех аз олл, май хани диарз, он и ин — на питужочка и в кощечку! Постепенно замолкла и улеглась, закутавшись в одеяло и посматривая как ни в чём ни бывало ящичек.

Ещё одно свойство телевидения. Понятие «отдыхать» теперь значит не только лежать на диване, а обязательно смотреть его — речь идёт о постепенном замещении функции сна, сновидения — ведь многие уже предпочитают бессонницу у голубого экрана традиционному релаксу…

Где-то около часа я покряхтывал, ворочался, вздыхал и постанывал, то и дело взбивая неудобную подушку. Ноль внимания.

— Эля, — наконец не выдержал я.

— Ну? — отозвалась она, — что?!

— …Можно к тебе?.. — голос мой звучал обречённо, но всё же не сдержался от полуулыбочки.

Она тоже почти улыбнулась и молча сдвинула свою подушку вбок.

Я сразу облапил её, вошёл в ее горячее равнодушное нутро и несколько раз рыпнувшись, кончил, едва успев выскочить.

— Что это было? — она с раздражением меня отпихнула, вытираясь трусиками, — какая-то животная выходка!

— Ну, Элечка, дочечка, давай попробуем ещё разочек!

— Нет! — заголосила она с детским притворством и взрослым злорадством. — Марш отсюда — на свой диван!

— Ну ладно уж, — буркнул я, отворачиваясь и взбивая свою подушку, — я уж пожалуй тут останусь…

— Нет! — запротестовала она снова, — ты будешь ко мне приставать!

— Приставать! — подскочил я, отбрасывая одеяло, — что за термины! Приставать к тебе будут на улице, а я твой любовник, сиречь ёбырь, ты меня сама сюда пригласила!

— Как пригласила, так сейчас и пойдёшь — в свою берлогу или как там её!..

— Ладно, но сначала я тебя придушу, — заявил я подчёркнуто спокойно, стащил (как бы не заметив её сильного сопротивления, болезненными приёмами разжав ей пальцы) с неё одеяло и обхватив руками ее горло. — По другому нельзя, сама понимаешь.

— Ну?!

— Что, блять, «ну»?!

— Душить?

— Души, блять, только попробуй!

Я начал. Душить я, дорогие, не умею, конечно, но сил у меня хватит даже на то, чтобы оторвать эту дурную буйную головушку!

— А-а!! — она нестерпимо громко взвизгнула, вся затрепыхавшись.

— Тише, соседи, — бросил я тем же тоном — словно кому-то постороннему, кто мешал — и сдавил ещё раз.