Дорога на Мачу-Пикчу - Николай Дежнев Страница 49

— Выходит, старик тебе тайну не открыл!..

Догадливость его не знала границ, именно об этом я битый час и талдычил.

— Унес, жлоб, секрет возвращения в мир в могилу… — продолжал дядюшка Кро, демонстрируя чудеса формальной логики. Посмотрел на меня удивленно: — Тогда, какого черта ты сюда приперся?..

Вопрос поставил меня в тупик. Не столько своим существом, сколько беспардонностью с которой был задан. Нельзя спрашивать инвалида, как вышло, что он ходит без ноги, это по меньшей мере не этично, а слепого, почему тот не занимается живописью. Откуда, черт подери, я мог знать, что все так обернется? Неужели зубастое чучело думает, что мне не хочется оказаться сейчас дома! За окном ласкает слух шум дождя, на потрескивающих в камине поленьях пляшут язычки пламени… — я представил себе утопающую в полумраке гостиную и явственно почувствовал сладковатый березовый дух. Откинувшись на спину, заложил руки за голову. — А еще лучше очутиться на берегу теплого, ласкового моря! Пойти вечером как когда-то в Коктебеле гулять на набережную. Я обниму Сашку и мы будем долго стоять и смотреть, как серебрится и дрожит на воде лунная дорожка…

Дядюшка Кро прервал затянувшееся по его мнению молчание:

— Слышь, Глебань, а ты не шутишь? — спросил он с надеждой, но мой вид свидетельствовал об обратном. — Да-а… — протянул аллигатор, — старик твой — выдающаяся скотина!.. Не ожидал! По моим понятиям, тут должно существовать какое-то заклинание или, на худой конец, заветное словцо…

Неспособный долгое время придаваться тоске, крокодил оживился:

— Помнится, захаживал сюда при Иване Грозном один думный дьяк, пьяница и богохульник, каких свет не видывал. Так вот он утверждал, что купил ключ к заветной двери у заезжего индуса! И цену называл. Врал, конечно, но складно. А занимался мазурик тем, что прятал в Лету концы боярских делишек, но вскорости и на него нашлась управа: порубили по пьянке опричнички… А вот еще был случай! — продолжал дядюшка Кро с энтузиазмом, закуривая мою сигарету. — Повадился приходить на берег Леты один господин, по другому и не назовешь. Видный такой, статный и одет во все добротное. Спустится с косогора, сядет на песок, как мы с тобой, и смотрит неотрывно на реку, молится: «Дай, — говорит, — Господи мне силы жить, а лучше забери мою душу!» Признался однажды, что убил родного отца. Не своими руками, но от этого не легче. «Мне, — сказал, — теперь все едино, речь не обо мне, а о России. Если кинусь в Лету, такие нехристи придут к власти, народ кровью умоется!». Как в воду глядел, ста лет не прошло! А последний раз заявился в крестьянском зипуне и с посохом. «Все, — молвил, — крокодилья твоя душа, больше не увидимся!» И верно, с той поры я его не встречал, потом только узнал, что незадолго до этого скончался будто бы в Таганроге государь император, а правда это или нет, тут у людей большие сомнения…

Какое-то время мы молча курили, каждый думал о своем. Хотя аллигатор успел подумать и о моем, потому что спросил:

— Может, выпьешь глоток — другой, тебе и полегчает? Генералы, я рассказывал, принесли с собой целый ящик бутылок, но когда старик их кинул, толстобрюхим стало не до пьянки. Удивительное дело, как меняет пристрастия человека близость смерти…

Я покачал головой: пить не хотелось, не время было глушить тоску алкоголем. Но сарай, на который с таким вожделением взирал крокодил, решил на всякий случай осмотреть. В подтверждение слов дядюшки Кро там стояли два ящика: один, железный, из под личных дел ОГПУ, он был пуст, во втором, пластмассовом, оставалась пара непочатых бутылок коньяка. Но что меня заинтересовало, так это развешанные по стенам сети и пара удочек с заржавевшими крючками.

— Дядя твой приволок, — пояснил аллигатор, глядя с разочарованием на мои пустые руки, — думал, если в Лете может многое кануть, то почему бы не попробовать из нее что — нибудь выудить. Облом ему вышел, беспамятство своих жертв не отдает! — поколебавшись, не удержался, спросил: — Бутылки-то еще остались?..

Случай с хроническим алкоголизмом собаки описал, кажется, Куприн, а вот о пристрастии к выпивке пресмыкающихся мне до сих пор известно не было. Желая порадовать друга, я открыл было рот, но так с открытым ртом и замер… из стелившегося над рекой тумана показался нос лодки. И не просто показался, а как бы нацелился на меня. Сердце разом перестало биться: по мою душу! Но так не может быть, кричало все во мне, я же живой! Еще столько всего надо сделать, в сорок пять люди только начинают жить!..

Дядюшка Кро смотрел на меня с удивлением, но, обернувшись, понял все, и сразу. Тем временем посудина Харона ткнулась носом в песок, а сам он, перешагнув через борт, ступил босыми ногами на берег. Это был очень худой, жилистый старик с натруженными руками и забронзовевшим от ветра и солнца телом. Одежда, если живописные лохмотья можно назвать одеждой, висела на нем, как на вешалке. Казалось, лодочник едва держится на ногах от изнеможения. Трудно испытывать сострадание к человеку, доставляющему несчастных к вратам ада, но при виде легендарного перевозчика я почувствовал укол жалости.

Неся на плече весло, Харон приблизился и сел на выбеленное временем и непогодой бревно. Провел ладонью по мокрой от пота, загорелой лысине, заложил за уши пряди длинных седых волос.

— Ну, здравствуй, старина Кро! — произнес он устало, но посмотрел при этом не на крокодила, а на меня. Глаза у него были на редкость яркие и живые, и — в это трудно поверить — они смеялись. Ну, может быть, не смеялись, но улыбались-то точно. В них жила готовность рассмеяться, предполагавшая незаурядное чувство юмора. — Если тебе, приятель, не к спеху, — продолжил Харон, обращаясь непосредственно ко мне, — я немного посижу, отдохну. Умаялся…

Другой на его месте, да я бы и сам, смотрел на меня, как на врага народа, как на обузу, которую, несмотря на усталость, придется везти на другой берег. В словах же лодочника сквозила симпатия. На его обветренных губах плавала легкая улыбочка:

— А хочешь, полезай в лодку, устраивайся, пока она пустая. Тебе там будет удобно…

— Ты что, Хароша, с дуба свалился? — осадил его не отличавшийся изысканностью манер крокодил. — Не видишь, что ли, парень не созрел!

— Тогда извини, — улыбка перевозчика стала шире, — торопить не хотел! Помаши с мое веслом, — повернулся он к аллигатору, — и у тебя в глазах потемнеет! А ты, древняя калоша, вижу, принялся за старое, опять с живыми якшаешься, — покачал он лысой головой. — Мало, видно, тебе старик досаждал, снова за свое!

Дядюшка Кро недовольно завозился, но ничего на это не ответил. Как тут же выяснилось, в его квадратной черепной коробке бродила иная мысль:

— Ты что, Глеб, не русский, что ли? — произнес он, глядя на меня со значением. — Видишь, человек устал, ему расслабиться надо! Народ по берегу Леты подобрался терпеливый, могут и подождать, а мы сядем ладком, поговорим по-человечески…

И весьма недвусмысленно мотнул мощной головой в сторону сарайчика. Мне ничего не оставалось, как бежать за бутылкой, да я, впрочем, не очень-то и сопротивлялся. С хорошими людьми грех не выпить, даже если некоторые из них не то чтобы люди. Да и страху за последнее время я натерпелся такого, что снять стресс можно было только стаканом. Вернувшись, сорвал с горлышка фольгу и протянул коньяк Харону. Лодочник вытащил узловатыми пальцами пробку и сделал несколько больших глотков. Дядюшка Кро ждал своей очереди, распахнув, словно крышку чемодана, пасть. Я тоже приложился, после чего угостил ребят сигаретами. Заговорили, как водится, за жизнь, в сложившихся обстоятельствах эта тема для меня была особенно актуальной.