Четвертый звонок - Марианна Гончарова Страница 49

Под давлением Мирошниченки Бателянша разревелась и раскололась, что аж стыдно ей, потому что Ван Бателаан Яков — тот еще родственничек! — ничего не привез. Так-таки ничего? — Мирошниченко покачал головой. А все женщины-соседки, сложив калачиками на груди руки, подсказывали Мирошниченке вопросы, столпившись за его спиной (дело было опять же во дворе, когда гость прилег отдохнуть).

Короче, оказалось, что хваленый Ван Бателаан явился все же не с пустыми руками — привез мешочек земли из родной Бателянам Голландии. Мешочек, можно сказать, родины.

— М-да… — констатировал Мирошниченко.

Никто даже не засмеялся, потому что всем стало жаль Бателянов, которые так потратились на ремонт, на такси из Киевского аэропорта, на еду с рынка свежую, на новые занавески. И все — практически от спекулянтов втридорога. Ну а что тогда можно было купить просто так?

А подруга моя Мирочка, она очень была рассудительная девочка, сказала нам всем, что землю с родины — это правильно он привез, рассказала про зов предков, про тягу к родным камням. Мирка вообще была государственный ум. Так моя мама о ней говорила.

Короче, мы, дети, уговорили Бателяна Артурчика, младшего из этих новоявленных голландцев Ванов, показать нам этот самый зов предков. И Бателянчик вынес нам голубой матерчатый мешочек и каждому щедро отсыпал своей родины в заготовленные нами газетные фунтики. Я притащила свой фунтик с Голландией домой и уложила кулечек в обувную коробку, где лежали репродукции картин малых голландцев.

Я тогда верила в тайную жизнь неодушевленных предметов, например игрушек или портретов, тем более в персонажей картин малых голландцев: господ в причудливых одеждах, гуляющих по набережной или катающихся на коньках, женщин с высокими лбами или в смешных чепцах. Я даже верила, что они оживают, когда я сплю, потому что иначе чем объяснить небрежно, наспех брошенную еду, фрукты, посуду в голландских натюрмортах. Наверняка, пока я спала или уходила к учительнице заниматься музыкой, ребята из репродукции с зимними каналами перебегали из своих зимних картин в натюрморты погреться и перекусить. Ну, это так, моя детская неуемная фантазия, но каждый согласится, что лучшего места для голландского грунта вряд ли можно было найти в нашем доме.

Потом мы с сестрой уехали к деду в Одессу, следом к нам присоединились наши родители. И мы все приехали домой уже в конце августа.

Тут я хочу сделать небольшое отступление и рассказать о моей маме. Она у нас очень здравомыслящий человек. И очень красивая, хотя это к делу не относится, но так хочется лишний раз сказать об этом. В то лето она у модистки Ляли Филюшко сшила себе восхитительное платье — цвета брюк Ван Бателаана Якова, то есть, как Ляля сама говорила: ну просто один в один такой же цвет, как у Яшеньки! «У какого Яшеньки?» — удивлялась мама. «Ну, — опускала глаза Ляля, — у того, шо з Голландии приезжал. Только вы, — предупреждала Ляля, — не говорите Бателянам, — а то они обидятся, что Яшенька им той перегной подарил, а мне…» — Ляля зарделась и показала маме пару лаковых светлых туфель с чудными плоскими бантиками на пряжечках.

Вообще, Ляля такая была восхитительная женщина, очень оптимистичная, никогда не теряла надежды. Увидев подходящий для ее жизни мужской индивидуум, она начинала сразу хорошеть и сверкать глазами в сторону объекта. Ох эта Ляля!

Всегда буду помнить те изящные туфельки на невысоком и тоненьком каблучке. На Лялю они были слишком узки, и папа потом выманил и выкупил их для мамы как раз к лету, когда получил отпускные.

И вот мама сшила себе платье цвета брюк Ван Бателаана, с черным плоским шелковым бантом под круглым воротничком, с глубоко вырезанными проймами на плечах. Не знаю, как объяснить, но, когда мама, такая хорошенькая в этом восхитительном платье, с острыми загорелыми плечиками и в новых голландских туфельках поехала в Одесский оперный театр, таксист все время оборачивался на маму смотреть и чуть не врезался в трамвай.

Короче, мы приехали из отпуска, и мама, счастливая и довольная своей триумфальной поездкой в такси и отдыхом у моря, собралась писать календарные планы и записывать на магнитофон разные упражнения для уроков. Тогда ведь не было никаких там записей типа «Английский за три дня», «Английский во сне» и так далее. Да, мама работала учительницей английского языка. И велела нам не шуметь, чтобы не испортить запись.

Мы уселись в своей комнате, я — читать, сестра — рисовать.

Но мама время от времени выключала магнитофон и просила:

— Не шуршите, девочки!

— Мы не шуршим, — отвечали мы.

Сестра вообще уснула, а я переворачивала страницы книги так, что даже мне самой не было слышно.

— Прекратите же шуршать! Вы мне испортили запись вашим шуршаньем! — опять прикрикнула на нас мама. Сестра испуганно подняла голову с мятой, горячей от подушки щечкой.

— Мама, мы сидим очень тихо! — возразила я, но тут не только мама, но и я, и сестра тоже услышали этот странный шорох.

Звук шел из шкафа, где лежали коробки с репродукциями, которые мы собирали во время экскурсий по музеям и залам. Мама осторожно открыла шкаф. Шуршало из коробки с надписью «Эрмитаж. мал. голл.».

Тогда я уже достаточно повзрослела, чтобы не подумать о том, что это так шумно возятся персонажи репродукций с картин малых голландцев. Хотя, не скрою, мысль такая все же мелькнула. В коробке не просто шуршало, там стучало, копошилось и просилось наружу. Что-то…

— Пошли, — приказала мама и, осторожно взяв коробку, вынесла ее в палисадник и положила на траву.

— Может, просто выбросим? Завяжем потуже и выбросим? — предложила сестра.

— Как это?! — возмутилась мама. — Там же малые голландцы! Мы же их несколько лет собирали! Нет, придется открыть.

Тогда мы еще не смотрели американские фантастические фильмы о всяких существах космического зла, как, скажем, в одном кино. Там, значит, один ужасный такой монстр, слюнявый весь и гадкий, как большой кузнечик, пробирается обманом к нашим на корабль… Ух, прямо дух захватило! К нашим. Когда же мы уже будем обо всех людях планеты Земля так говорить — наши, а?.. Так вот, этот ужасный пробрался на корабль, чтобы, когда его привезут на Землю, сразу же начать причинять нам всем, землянам, зло, покорять нас, брать в рабство и завоевывать наше жизненное пространство. Короче, мы тогда еще и не читали, и не смотрели ничего подобного. Перед нами была коробка с чем-то явно живым, и с нашими малыми голландцами. Нам предстояло эти две компании разделить. Потому что малым голландцам можно и нужно было жить у нас дома, а тем, другим, — нет. Они ведь мешали маме записывать на магнитофон упражнения к уроку.

Мама смело открыла коробку, и мы со страхом увидели… какую-то уже уютно обжившуюся огромную колонию прытко бегающих крупных многоножек с опасными лезвиями на головах, вроде наших местных щипалок, но значительно больше и, видимо, кровожадней. Эти импортные инсекты никак не ожидали, что мы обнаружим их убежище и безмятежно, но деловито продолжали сновать по нашим крепко объеденным репродукциям туда-сюда — точь-в-точь как ходили по набережным персонажи на репродукциях малых голландцев. Они кучковались группами в разных углах, мирно зудели и прищелкивали, перекликались, беседовали, раскланивались при встрече. Так им там хорошо, уютно жилось в нашей коробке.