Осень в Пекине - Борис Виан Страница 49

Поравнявшись с велосипедистом, Жуйживьом дружески помахал ему рукой, потом стремительно съехал по склону.

Он смотрел на окружающий его пейзаж, будто нарочно созданный для запуска самолетов, и даже чувствовал в руках бешеную дрожь «Пинга-903» в тот момент, когда тот готов был вырваться из его объятий и совершить единственный в своей самолетной жизни счастливый полет.

«Пинг» пошел на слом, Баррицоне и практикант тихо гнили, а он, Жуйживьом, убегал из-под носа инспектора, который явился по его душу потому лишь, что в правой колонке списка у него значилось на одно имя больше — или же не хватало одного имени в левой колонке.

Жуйживьом старался объезжать пучки лоснящейся травы, чтобы не нарушать гармонию округлых линий, царившую в пустыне, — гармонию без теней, потому что солнце вечно висело в зените, но еле грело, пассивное и ленивое. Несмотря на большую скорость, профессор почти не чувствовал ветра, и если бы не шум мотора, тишина, окружавшая его, была бы совершенной. Подъемы, спуски. Ему нравилось срезать дюны наискосок. Черная зона надвигалась с капризной прихотливостью, то внезапно и резко, то медленно и неуловимо, в зависимости от того, какое направление задавал профессор своему передвижному механизму. На секунду он закрыл глаза. Вот она, черная зона. В последний миг профессор крутанул руль на четверть оборота и отдалился от нее по широкой кривой, очень точно повторявшей изгиб его мысли.

Профессорский взгляд зацепился за два маленьких силуэта, и Жуйживьом узнал Олив и Дидиша. Они играли во что-то, присев на корточки. Профессор прибавил скорость и резко затормозил около детей.

— Здравствуйте, — сказал он, выходя из машины. — Во что играем?

— Ловим люмиток... — сказала Олив. — У нас их уже миллион.

— Миллион двести двенадцать, — поправил Дидиш.

— Вот и чудно, — сказал доктор. — Ничем не болеем?

— Нет, — сказала Олив.

— Не особенно... — отметил Дидиш.

— Что с тобой? — спросил Жуйживьом.

— Дидиш проглотил люмитку.

— Как же ты так, балбес? — сказал профессор. — Они ведь грязные. Зачем ты это сделал?

— Так просто, — сказал Дидиш. — Посмотреть, что будет. Не такая уж это гадость.

— Он совсем спятил, — доложила Олив. — Я не хочу больше выходить за него замуж.

— Ты совершенно права... — заверил ее профессор. — Вдруг он и тебя заставит люмиток глотать, а?

Он потрепал девочку по светлым волосам. Под солнечными лучами они выгорели отдельными прядями, а блестящая кожа покрылась ровным темным загаром. Присев перед корзиной с люмитками, дети в напряженном ожидании смотрели на профессора.

— Ну что же, будем прощаться? — сказал Жуйживьом.

— Вы разве уезжаете? — спросила Олив. — А куда?

— Я и сам не знаю. Поцеловать-то тебя можно?

— Только без глупостей!.. — предупредил мальчик. Жуйживьом расхохотался.

— Ты что, боишься? Это потому, что она передумала выходить за тебя замуж и может теперь уехать со мной?

— Вот еще! — возмутилась Олив. — Вы слишком старый.

— Ей другой нравится, — сказал Дидиш. — Тот, у которого собачье имя.

— А вот и нет! — возразила Олив. — Глупости какие. Тот, у кого собачье имя, его зовут Анна.

— А тебе больше нравится Анжель? — спросил Жуйживьом.

Олив залилась краской и потупилась.

— Она просто дура, — сказал Дидиш. — Тот тип тоже слишком стар. Будет он возиться с какой-то сопливой девчонкой!

— А ты ведь не намного старше ее, — сказал профессор.

— Я старше на целых шесть месяцев, — гордо заявил Дидиш.

— Ах, вот оно что... — сказал Жуйживьом. — Ну тогда... — Он наклонился и поцеловал Олив. Потом он поцеловал еще и Дидиша, которого это слегка удивило.

— До свидания, доктор, — сказала Олив. Жуйживьом сел за руль. Дидиш наконец поднялся и стал рассматривать машину.

— Можно мне порулить немного? — спросил он.

— В другой раз, — сказал Жуйживьом.

— А куда вы едете? — спросила Олив.

— Туда... — Жуйживьом неопределенно махнул в сторону черной зоны.

— Ух ты! — сказал мальчик. — Отец обещал, что если я хоть раз переступлю границу этой зоны, он меня выдерет!

— И мой тоже, — закивала Олив.

— А вы ни разу не пытались туда попасть? — спросил профессор.

— Ну, вам-то мы можем сказать... Пытались, конечно, но ничего там не увидели...

— Как же вы выбрались?

— Олив туда не входила. Она держала меня.

— Смотрите, больше так не делайте, — предостерег профессор.

— Да там и нет ничего интересного, — сказала Олив. — Ничегошеньки не видать. Ой, смотрите, кто это там?

Дидиш поглядел вдаль:

— Похоже, велосипедист.

— Я поехал, — сказал Жуйживьом. — Прощайте, дети. Он еще раз поцеловал Олив. Она охотно позволяла это делать, если ее целовали нежно.

Оживший мотор визгливо завыл; профессор с места врубил скорость. У подножия дюны машина фыркнула и разом махнула через хребет. Теперь Жуйживьом не менял направления. Уверенной рукой он сжимал руль, нога упрямо давила на газ. Ему казалось, что он мчится прямо на стену. Черная зона приближалась и росла, загораживая собою все. Внезапно машину накрыл тяжелый ледяной мрак. В том месте, где это произошло, в черной стене осталась вмятина, мало-помалу затянувшаяся. Как смятая резина медленно принимает изначальную форму, так и непроницаемая стена постепенно восстановила свою ровную и гладкую поверхность. Только двойной след шин напоминал о том, что здесь только что проехал доктор Жуйживьом.

Велосипедист соскочил на землю в нескольких метрах от детей, следивших за его приближением, и подошел, ведя велосипед за руль. Колеса увязали в песке по самые ободья, и никелированные детали успели отшлифоваться до ослепительного блеска.

— Здравствуйте, дети, — сказал инспектор.

— Здравствуйте, месье, — ответил Дидиш.

Олив придвинулась ближе к мальчику. Ей не понравилась фуражка велосипедиста.

— Вы тут не видели человека по имени Жуйживьом?

— Видели, — сказал мальчик, но Олив пихнула его локтем.

— Сегодня — не видели, — сказала она.

Дидиш открыл было рот, но Олив опередила его:

— Он уехал вчера, чтобы сесть на автобус.

— Не городи ерунду, — сказал инспектор. — С вами только что был человек. У него машина.

— А, это молочник, — сказала Олив.

— Хочешь сесть в тюрьму за вранье? — спросил инспектор.

— Я не хочу с вами разговаривать, — сказала Олив. — И ничего я не вру.