Имя мое - память - Энн Брешерс Страница 49

А как насчет детей? Дети являются естественной и весомой составляющей долгой и счастливой жизни, и в этом он тоже не преуспел. Дело не в том, что Дэниел не был силен в сексе — на это он был вполне способен, вероятно, даже превосходил многих, хотя в последнее время ему мало доводилось им заниматься. Но он жил в мире свыше тысячи лет, в большинстве жизней достигая половой зрелости, и занимался сексом, когда представлялся случай. И хотя все это происходило в основном в эру, предшествующую контролированию рождаемости, у него никогда не было детей, чего он не мог себе объяснить.

Казалось, многим это удается часто и без усилий. Только подумайте обо всех случаях, когда парень забирается на заднее сиденье автомобиля с девчонкой, фамилии которой даже не знает, и вдруг — он снова отец. Обладают ли эти мужчины достоинствами, которых нет у него?

Дэниел убеждал себя, что, возможно, стал отцом нескольких детей, но просто не знает об этом. Но по-настоящему он в это не верил. Было достаточно примеров, когда он узнал бы, случись это. Суть была не в том, что он чего-то не сделал, а в том, что был не в состоянии это сделать. А почему, Дэниел не знал.

Когда-то давно он полагал, что воплотится в теле с парой исправно работающих яичек, вырабатывающих живую сперму. К тому времени он понимал, что наверняка ими обладает. Проблема заключалась не в половых железах. Проблема была в нем, в том необъяснимом воздействии, какое он всякий раз оказывал на свое тело.

Видимо, проблема в памяти. А если она каким-то образом передается по наследству? Может, Бог осознал свою ошибку и не сумел полностью устранить ее, но принял меры, гарантирующие, что она не повторится.

Дэниел встал и подошел к стеклу, отделяющему его от нее. Приложил к стеклу ладонь, потом коснулся лбом. Если сейчас она поднимет голову, то увидит его. Вероятно, она его узнает. Если сейчас она поднимет голову, то он подойдет к ней. Если не поднимет, то он оставит ее в покое.

«Не поднимай голову».

«Пожалуйста, подними голову».

Дэниел вспомнил, как видел ее на том ужасном вечере. Вспомнил, как всегда, со стыдом. Тогда он принес ей лишь страдание. В состоянии ли он сейчас предложить ей нечто лучшее?

Пока она сидела там, он все смотрел на нее до тех пор, пока не стемнело за окнами, но она так и не подняла головы. Он не подошел к ней, а стоял, обуреваемый собственными проблемами.

Он много думал о ее спокойствии, но забыл подумать о ее счастье.

Фэрфакс, Виргиния, 1972 год

Мне все-таки удалось умереть естественной смертью в битве при Кхе-Санх весной 1968 года. Ближе к концу той жестокой осады, перед тем как операция «Пегас» в апреле добралась до базы, я был убит артиллерийским огнем.

Вслед за тем я родился в семье учителей из Тускалусы, штат Алабама. Наш дом стоял около большого пруда, куда прилетали на зимовку гуси. Родители моей матери, дед и бабка, жили у дороги неподалеку от нас.

В 1972 году, когда мне было четыре года, мы переехали в Фэрфакс, штат Виргиния. Моего отца назначили школьным инспектором. Я помню, как мне было грустно прощаться с гусями и моими стариками, особенно дедом Джозефом, который любил авиатехнику не меньше моего.

Мы с двумя братьями спали в одной комнате, и поскольку на сей раз мне посчастливилось быть старшим, то я задавал тон нашим потасовкам. С одним из братьев я служил в Первую мировую войну. А другой был таким непоседой, что за ним было не уследить, и отличался необыкновенной изобретательностью, особенно когда дело доходило до хлопушек.

Моя мать в предшествующей жизни была моей учительницей в первом классе, и я полюбил ее за голос рассказчицы, домашний сок и печенье. Она читала научно-фантастические романы и выращивала великолепные георгины. Она была замечательной матерью, одной из моих самых лучших. Когда она чесала мне спину или рассказывала нам на ночь сказки, именно это я и думал: «Ты одна из моих самых лучших».

Через несколько месяцев после нашего переезда в Виргинию случилось одно поразительное событие. Мы сидели в церкви, все пятеро. Помню, младший брат был еще младенцем. Я смотрел на свои мокасины, болтавшиеся примерно в футе над полом. Пролистывая молитвенник, я читал отрывки на латыни. Это один из характерных стыков моих жизней, когда я начинаю в ускоренном темпе вспоминать и осмысливать свои прошлые жизни. Пока мы не оказались в этой церкви, я не помнил, что знаю латынь, поскольку в наших молитвенниках в Алабаме латыни не было.

На скамье рядом со мной было много свободного места, а чуть поодаль сидела женщина лет пятидесяти, и рядом с ней, с другой стороны, еще одна. Я решил, что это ее мать. Я внимательно посмотрел на более молодую женщину: седые волосы и темно-синее платье с узким пояском, чулки и практичные коричневые туфли со скругленным мысом. У нее был несколько мещанский вид, но меня привлекла сеточка вен на тыльной стороне ее руки — таких голубых и сильно выдававшихся. Захотелось их потрогать и узнать, мягкие они или нет. Я пододвинулся к ней.

Мой маленький брат Рэймонд начал повизгивать, и дама повернула голову. Я ожидал увидеть на ее лице досадливое выражение, какое часто бывает в церкви у седовласых людей, когда принимается плакать ребенок, но ее розовое лицо выражало благожелательность.

И вдруг я сообразил, что знаю ее. Я лишь приближался к возрасту узнавания людей из прошлых жизней, однако началось это пару лет назад, до того, как мне стала сниться София.

У меня возникло ощущение, будто голова моя очень медленно взрывается. Женщина снова стала смотреть вперед, а мне отчаянно хотелось видеть ее дольше. Моя мать стала поспешно пробираться к концу ряда с Рэймондом на руках, а потом отошла к выходу из церкви, чтобы ребенок не мешал своими криками прихожанам. Я скользнул поближе к даме. К тому моменту, как она взглянула на меня, я был практически у нее под мышкой.

Помню свое изумление четырехлетнего ребенка. Это была София. Водянистые печальные глаза, обвислая кожа в пятнышках. Я вспомнил о ней, какой видел в последний раз, когда она была Констанцией. Тогда она была такой молодой и хорошенькой, а теперь — нет, но я знал, что она осталась прежней. К изумлению примешивалось смущение, и лишь через несколько минут я догадался, в чем дело. Размышляя о себе, каким я был несколькими годами раньше, до своей смерти, когда работал врачом, я вспомнил, что ожидал встретить ее либо очень старой в облике Констанции, либо совсем молодой — как я или даже моложе — и в новом облике. Я не думал, что она может оказаться в облике женщины, но только не Констанции.

«Ты по-прежнему Констанция?» — сомневался я. Для меня проще было признать в ней Софию, чем пытаться выяснить, является ли она по-прежнему Констанцией, но я был почти уверен, что она не Констанция. Поэтому я пытался уяснить себе, как это произошло. При всем совершенстве моей памяти смущенному разуму четырехлетнего ребенка сложно было воспользоваться ею в полной мере.

Когда тебе четыре, легко забыть, где твое тело и где оно должно находиться. Предаваясь размышлениям, я незаметно прижимался к ней. Когда до меня дошло, что я давлю на нее, я поднял голову и увидел, что она по-прежнему смотрит на меня. Если я был смущен, то и она тоже. Если я размышлял, то и она тоже. В тот момент я считал, что, вероятно, это объясняется тем, что она меня тоже узнала. Но, скорее всего, была смущена тем, что незнакомый четырехлетний мальчуган залез ей под мышку.