Люди ПЕРЕХОДного периода - Григорий Ряжский Страница 49

И пошло-поехало, уже на автомате, будто какая-то посторонняя сила меня туда невольно затягивала, в этот причудливый язык, в чёткие, рубленые и простые на первый взгляд слова, смыслы которых так верно и так неповторимо укладывались в моём незрелом сознании, хотя и не добавляли знаний. Всё ограничивалось лишь игрой моего дурного воображения и представлениями о параллельных мирах и материях, где жили и сочиняли свои рассудительные вирши эти загадочные латиняне.

Потом, через годы, а именно в самый сладкий промежуток моего «золотого века», между первым ознакомительным визитом в «Шиншиллу» и этапом в Краснокаменку в 2006-м по 162-й, часть вторая, я по случайности напоролся на трактовку — откуда он взялся вообще, в принципе, этот язык благородных господ и верных рабов. Стал читать, но тут же бросил, потому что уже с самого начала вычитывалось типа такого: «Латинский язык (lingua latina), или латынь, — язык латино-фалискской подгруппы италийских языков индоевропейской языковой семьи. Этот язык вместе с оскским и умбрским языками составлял италийскую ветвь индоевропейской семьи языков. В процессе исторического развития он вытеснил другие языки и со временем занял господствующее положение в западном Средиземноморье. Появление латыни как языка относят к середине II тыс. до н. э. В начале I тыс. до н. э. на латинском языке говорило население небольшой области Лаций (лат. Latium), расположенной на западе средней части Апеннинского полуострова, по нижнему течению Тибра. Племя, населявшее Лаций, называлось латинами (лат. Latini). Однако на сегодняшний день это мёртвый язык…»

Дальше я читать не стал. Не из-за лени — просто стало невыносимо противно после этих необдуманных слов насчёт полной омертвелости моего любимого детища. Да, найден он был мною, можно сказать, больше по недоразумению, типа наткнулся и вмазался всем лицом, но зато по обнаружении принят был всем моим сердцем. Из полезного же в том, что прочитал, я почерпнул для себя лишь то, что этот чудесный язык в основном вытеснял и господствовал. И что не латиняне были они, а латины. Всё!

Теперь смотрите, как у нас было дальше. Я на него не просто завёлся, а очень. Стал ощущать как бы изнутри, щупать за всякое, от краёв до сердцевины. Любое сущностное выражение тут же старался мысленно переложить с родного уже туда, ближе к латинскому звучанию, к аналогу сути, выраженной проще и твёрже, чем умеем это делать мы, носители славянских наречий. Будто сам же я в такие минуты и чеканил законы бытия: ртом, голосом, всей гортанью. И глаза. Тут крайне важно держать их полуприкрытыми, как у патрициев, для пущей значимости сказанного. И тихим говором изъяснять, не спеша — будто катится с горы квадратное колесо, не медленно и не быстро, а равномерно, и каждый угол его по пути ненадолго врезается в почву. Пуcкай даже и каменистую — всё одно она поддаётся и пропускает слово в себя. Казалось бы, самое простое, самое примитивное, а сравните.

У нас: «Поздравляю вас с днём рождения!»

У них: «Конгратулор тиби де натали туо!»

И так далее, по всему набору слов, фраз и остальных звуковых наслаждений. Каково?

А порой они мне снились ещё, эти славные латины, во всей своей первозданной древности. У них были курчавые бороды с лёгкой сединой, их прекрасные женщины смущённо улыбались, наслаждаясь тем, как ловко орудуют с парусами и канатами их проворные благородные мужья. Дети их, свесив ноги за борт, счастливо улыбались отцам и матерям, никогда не бывавшим в местах отвратительных, непригодных для радостной жизни и удалённых от их плодородных земель на расстояние дальше самого громкого крика. Они плыли на своих лодках меж берегов могучего Тибра, они пели свои прекрасные латинские песни и исполняли свои невообразимые латинские танцы, которые в их далёкие времена не считались грязными, за которые их принято держать теперь.

Короче, просто натурально подсел я на эту странность, в какой в приличном месте и признаться-то неудобно. Зато она же часто помогала решать рабочие темы. Бывало, вставишь между тёрок парафраз какой-нибудь, без перевода, на одном лишь чувстве и речитативе, и напоследок туманно закатишь глаза. И молчишь, ждёшь любой ответки. Если возникала ожидаемая — вежливо прощались и ставили на график. Нет — я отстранялся, в дело вступал брат мой Пётр и уже ставил непослушных на принудительный счётчик. Следует отдать ему должное — всякий раз он для начала запускал меня, вымеряя мою способность воздействовать на людей исключительно приёмами мирного языкознания. Думаю, он мне не завидовал, поскольку и сам в каком-то смысле обладал интересной особенностью: из всех ставших нам со временем привычных выражений запомнить сумел лишь «Homo homini lupus est» — «Человек человеку волк». Эта крылатая фраза, которую он явно выделял среди других, вскоре сделалась его личным нравственным кодом. И его мой суровый брат уже не забывал втиснуть в разговор, даже когда нужды в этом не было совсем. То ли пугал для поддержания формы, то ли просто немного шутковал, чтобы и правда не прослыть зверем. И что вы думаете: срабатывало, как безосколочная граната близкого радиуса действия: люди чаще шли навстречу, чем уклонялись от несения долгового креста.

В итоге скажу, что эта моя неодолимая тяга к латыни и латинам была тем тайным знаком, что, в отличие от всего остального, неприкрыто плавающего в проруби будто напоказ, резко отличал меня от Сохатого, моего однокровного братухи.

Вернусь, однако, обратно. В общем, после того как мы колонию прошли, малолетку эту хренову, первую школу жестокой жизни, одной на двоих, то, считай, сразу же в дело вписались, в мужское, взрослое, без никаких, и всё той же нераздельной братской парой.

Ну, а после…

А после вся эта история случилась, по 162-й, часть вторая. Плюс Герман Еленочкин, слава Богу, что оклемался после всех этих дел.

Началось с того, что Елена вызвонила нас и попросила прибыть по-срочному. Сказала, дело нехорошее, а значит, требуется наше прямое участие. Разговор, который состоялся между ней и одной высокопоставленной бизнес-дамой, она передала нам вкратце, сделав акценты лишь на суть и избегнув пустых подробностей. Разве что намекнула на то, что была некогда связана с ней по работе, однако финансовые интересы не пересекались, да и не могли никоим образом пересечься в силу их абсолютно разных положений в обществе и делах.

— А сама ты не при делах, выходит? — спросил Петька, потому что нужно было чего-то спросить, просто для затравки и поддержания бандитского фасона.

— Абсолютно, — спокойно отреагировала Елена, — ничем ей не обязана, так что можно действовать с совершенно чистой совестью, ребята.

Сам же разговор, состоявшийся между ними — тот, что мы услышали от Елены, — был такой, передаю его конспективно. Но до этого Еленина гостья зашла в «Шиншиллу», днём, поднялась на антресоль, присела на наш любимый с Петькой разговорный диван для кофепития и выгодного обзора речной красоты и, сделав заказ, попросила официанта пригласить директора. Елена и пришла, имея обыкновение уважать желание гостя.

Гостья:

— Узнаёшь?

Елена:

— Узнаю, Муза Пална, какими судьбами?