Рождество под кипарисами - Лейла Слимани Страница 49

– С недавних пор мы называем террористами тех, кто нам сопротивляется. Французскому протекторату уже более сорока лет, так почему же мы не понимаем, что марокканцы просто отстаивают свое право на свободу, за которую они сражались, на ту самую свободу, вкус к которой мы сами им привили, смысл которой объяснили?

Журналист, обливаясь потом, возразил, что независимость установится, но не сразу, а мало-помалу. Что нельзя бороться с французами, посвятившими этой стране всю свою жизнь. Что станет с Марокко, едва только эти французы уйдут? Кто будет править? Кто будет обрабатывать землю? Мадемуазель Фабр перебила его:

– Если хотите знать, мне совершенно все равно, что думают французы. Им кажется, будто это марокканский народ, который растет и крепнет, напал на них и завоевал их землю. Пусть зарубят себе на носу: они здесь иностранцы.

Она отправила журналиста восвояси, даже не предложив проводить до гостиницы в новом городе.

По четвергам после полудня мадемуазель Фабр принимала девушек из хороших семей: она якобы учила их вышивать крестиком, вязать и немного играть на пианино. Родители ей доверяли, потому что точно знали, что она не посмеет обращать их детей в другую веру. Разумеется, она ни слова не говорила о Христе, о Его любви, озаряющей весь мир, однако у нее все-таки были обращенные. Ни одна из девушек не смогла бы сыграть и двух нот и не проявила никаких способностей даже к штопке носков. Они проводили несколько часов, лежа на матрасах во внутреннем дворике и уплетая печенье, пропитанное медом. Мадемуазель ставила пластинки, учила девушек танцевать, читала им стихи, заставлявшие их краснеть, а некоторых – даже убегать с возмущенным криком. Она давала им посмотреть дома «Пари-матч», и потом с террасы на террасу летали клочки журнальных страниц, а портрет принцессы Маргарет плавал в водосточной канаве.

В один из четвергов в марте 1955 года мадемуазель Фабр, собираясь разливать чай, застала своих учениц за оживленной беседой. Неделю назад лицеисты объявили забастовку из-за того, что один из преподавателей унизил ученицу. Он обвинил ее в том, что ее сочинение о борьбе Жанны д’Арк с англичанами носит подрывной характер и она воспользовалась занятиями по истории, чтобы выразить свое расположение к националистам. С верхнего этажа риада доносился смех рабочих, чинивших крышу, и девочки изо всех сил старались их рассмотреть. Мадемуазель Фабр широким церемонным движением, как принято у марокканцев, разлила мятный чай по выщербленным стаканам. Она подошла к Сельме:

– Пойдемте, мадемуазель, мне надо с вами поговорить.

Сельма прошла за ней на кухню. Она гадала, чем может быть вызвано это желание побеседовать наедине. Чуть было не сказала, что политикой не интересуется, что ее невестка – француженка и она не склоняется ни на чью сторону, но мадемуазель Фабр улыбнулась ей и пригласила сесть за маленький деревянный столик, на котором стояла корзинка с фруктами, обсиженными мухами. Мадемуазель вытянула ноги. На несколько минут, показавшихся Сельме бесконечными, она погрузилась в созерцание лиловых каскадов бугенвиллеи, разметавшейся по стене в глубине сада. Сельма схватила подгнивший персик; его кожица отделилась от рыхлой черной мякоти.

– Я узнала, что вы бросили лицей.

Сельма пожала плечами:

– А зачем? Я все равно там ничего не понимала.

– Какая же вы дура! Без образования вы ничего не добьетесь.

Сельма удивилась. Она никогда не слышала, чтобы Мадемуазель так выражалась, чтобы она была так сурова с кем-нибудь из девушек.

– Все дело в мальчике, да?

Сельма покраснела и, если бы могла, пулей вылетела бы из этого дома и никогда больше туда не возвращалась. Ее ноги задрожали, и мадемуазель Фабр положила руку ей на колено.

– Думаете, я не понимаю? Наверное, вообразили, будто я никогда не была влюблена?

«Только бы она замолчала. Только бы позволила мне уйти», – молила про себя Сельма, но старуха, погладив крест из слоновой кости, глянцевый от частых прикосновений, продолжала:

– Сейчас вы влюблены, и это чудесно. Вы верите всему, что говорит молодой человек. Вам кажется, что это надолго, что вас всегда будут любить так же, как сегодня. По сравнению с этим учеба – сущая ерунда. Однако вы ничего не знаете о жизни. В один прекрасный день вы пожертвуете всем ради него, у вас все отнимут, и вы будете зависеть от малейшего его жеста. Будете зависеть от его настроения и его отношения к вам, окажетесь во власти его грубой силы. Когда я говорю, что вам следует подумать о будущем и учиться, поверьте моим словам. Времена меняются. Вы не обязаны повторять судьбу своей матери. Вы можете стать кем угодно, например, адвокатом, преподавателем, медиком. Или даже летчицей! Слышали о девушке по имени Турия Шауи, которая получила удостоверение пилота, когда ей едва исполнилось шестнадцать лет? Вы сможете стать кем захотите, если хоть немного постараетесь. И вам никогда, никогда не придется просить денег у мужчины.

Сельма слушала ее, сжимая в ладонях стакан с чаем. Слушала так внимательно, что Мадемуазель решила, будто убедила ее.

– Возвращайтесь в лицей. Готовьтесь к экзаменам, если понадобится, я вам помогу. Пообещайте, что не бросите учебу.

Сельма поблагодарила ее, поцеловала в морщинистые щеки и сказала:

– Обещаю.

Но на обратном пути, по дороге в квартал Беррима, она вспомнила лицо бывшей монахини, ее белую, как известь, кожу, ее губы-ниточки, такие тонкие, как будто она их сжевала. И рассмеялась, шагая по узким улочкам: «Что она знает о мужчинах? Что она знает о любви?» Она почувствовала, что презирает расплывшееся, дряблое тело этой старой женщины, ее одинокую жизнь, ее идеалы, представляющие собой всего лишь попытку скрыть недостаток любви. Накануне Сельма поцеловалась с мальчиком. И с тех пор спрашивала себя, как это получается, что ради мужчин – тех самых, которые все ей запрещают, которые ею командуют, – она так страстно мечтает стать свободной. Да, мальчик ее поцеловал, и она с невероятной точностью помнила прикосновение его губ. Со вчерашнего дня она без конца закрывала глаза и с неутолимым возбуждением заново переживала эти сладостные минуты. Она видела светлые глаза молодого человека, слышала его голос, слова, которые он произнес: «Ты дрожишь?» – и все ее тело тут же затрепетало. Она словно стала заложницей этого воспоминания, она опять и опять возвращалась к нему, касалась своего лица, шеи, как будто искала следы ран, отметины, оставленные на ее коже губами мужчины. Ей казалось, что с каждым его поцелуем она все больше избавляется от страха, от робости, которую в ней воспитали.

Значит, для этого и нужны мужчины? Оттого так много и говорят о любви? Да, они пробуждают отвагу, скрытую в глубине вашего сердца, выпускают ее наружу, помогают ей расцвести. Один поцелуй, другой – и она почувствовала, как в ней зреет неодолимая сила. Да, они правы, думала она, поднимаясь к себе в комнату. Они совершенно правы, что боятся сами и предостерегают нас, ведь то, что таится под нашими покрывалами и юбками, то, что мы ото всех скрываем, пышет огнем, ради которого мы готовы принести в жертву что и кого угодно.