Красный нуар Голливуда. Часть II. Война Голливуда - Михаил Трофименков Страница 49

Уильям Харрисон Хамфри сам ушел из ФТП, не в силах больше выносить скрытую коммунистическую пропаганду. Страшно подумать, какие душевные муки он испытывал, когда играл в одной из документальных пьес самого Браудера.

Фрэнсис Верди видела, как перед спектаклями ФТП в фойе распространяли коммунистическую литературу. По ее словам, в июле 1937-го из ФТП уволили 175 профессиональных актеров, чтобы взять на их место идейно выдержанных дилетантов.

Сенатор Джозеф Бейли (Северная Каролина) возмутился тому, что Конгресс — «Одна треть нации» включала инсценировку слушаний по жилищному вопросу, — получился у ФТП похожим на советский парламент, где «одобряют, а не голосуют». А в процессе подготовки «Одной трети» Арент несколько месяцев получал зарплату, хотя ровным счетом ничего не делал: только газеты читал.

Не все претензии носили дилетантский характер. КРАД обратила внимание и на реальные, родовые дефекты ФТП. Хотя бы на такой пустяк: электрики позволяли себе тратить на подготовку сцены от 34 до 40 часов, хотя в частном театре управились бы с тем же объемом работ часа за три.

* * *

Чистосердечная Флэнаган рвалась выступить перед КРАД, но Дайс оттянул ее вызов до декабря. К этому времени первые полосы газет уже захлебнулись алармистскими заголовками о красном заговоре в театре. Флэнаган могла теперь говорить что угодно и сколь угодно убедительно. В общественном сознании окончательно оформилось представление об ФТП как о рассаднике коммунистов.

Перед допросом Флэнаган публику «разогрела» 5 декабря 1938-го ее помощница Эллен Вудвард. Она усомнилась в способности Хаффман квалифицированно оценивать наличие пропаганды в спектаклях. Привела одобрительные (а то и восторженные) отзывы ведущих критиков. Огласила успехи актеров, покинувших ФТП ради коммерческой карьеры, но слывущих жертвами «красного террора».

Никого из «свидетелей защиты» КРАД не «просвечивала» так, как ее. Не страдает ли она психическими расстройствами? Способна ли она распознать собственную подпись на документах?

Дьявол кроется в мелочах. Непоправимую ошибку Вудвард совершила, употребив выражение «капиталистическая пресса».

Томас: Какая, вы сказали, пресса?

Стейрнс: Она сказала: «Капиталистическая пресса».

Томас: Что вы подразумеваете под «капиталистической прессой»?

Дайс: Это коммунистический термин.

Что тут началось! Битый час конгрессмены обсуждали несчастное словосочетание. Вудвард лепетала: капиталистическая пресса — это та, «за которой стоит крупный капитал». Обрадовавшись, члены комиссии — словно в города играли — называли одну газету за другой, добиваясь, чтобы Вудвард проанализировала их на предмет «капиталистичности». Дошла очередь и до New Masses, и до Daily Worker: о них (как, впрочем, и о многих буржуазных газетах) Вудвард не нашлась, что сказать. Конгрессмены восполнили пробел в ее эрудиции, с удовольствием зачитав благожелательные отзывы о ФТП критиков-коммунистов.

Финальным аккордом допроса стало обсуждение «Восстания бобров» как одного из самых зловредных образцов коммунистической пропаганды. Эксперты с психфака Нью-Йоркского университета удостоверили сугубо положительное влияние спектакля на детей. Но зачитавшая их заключение Вудвард — при всей своей театральной квалификации — просто не понимала, что она и комиссия выступают в разных жанрах.

* * *

Черед Флэнаган настал 6 декабря.

Комнату с высокими стенами и огромными люстрами заполняла выставка материалов о Федеральном театре и Писательском проекте. Но все, что я смогла в тот момент разглядеть, — это лица тысяч участников ФТП.

Клоуны на арене… телефонистки за пультами… актеры в неряшливых гримерках… привычно разминающиеся акробаты… Костюмерши, придающие дешевому реквизиту дорогой вид… музыканты, сочиняющие партитуры так, чтобы добиться максимума от наших зачастую случайных оркестрантов… драматурги, работающие над текстами, держа в уме возможности наших актеров… плотники, бутафоры, капельдинеры. Тем утром судили именно их.

Меня вызвал ‹…› председатель Дайс, стройный техасец с тягучей ковбойской речью и большой черной сигарой. Я хотела говорить о Федеральном театре, но комитет — явно нет. Как только слушания закончились, я вдруг подумала, насколько все это напоминает плохо поставленную сцену в зале суда; это было недостаточно импозантно для слушаний Конгресса, от которых зависело будущее тысяч человеческих существ. В любом деле, от которого зависит жизнь и репутация одного-единственного человека, даже обвиняемого в убийстве, наша американская система требует участия судьи, натасканного в законах, защитника, правильно подобранного жюри, и превыше всего — правильно проведенных слушаний для обеих сторон. А комитет, который несколько месяцев создавал дело против Федерального театра, делал это за закрытыми дверями и представлял прессе только одну сторону. Из тысяч — от побережья до побережья — участников проекта комитет произвольно отобрал десять свидетелей, всех из Нью-Йорка, и произвольно отказал буквально сотням других, причастных к проекту или нет, которые просили их выслушать.

Привыкнув переигрывать и располагать к себе высокопоставленных ньюдилеров, Флэнаган пыталась с ходу перехватить инициативу, озадачить конгрессменов парадоксами, игрой слов. Беда была в том, что ни парадоксы, ни иронию они не понимали.

Флэнаган: Начиная с 29 августа 1935 года я боролась с антиамериканской бездеятельностью.

Дайс: Нет, об этом мы поговорим через минуту.

Флэнаган: Прошу вас, послушайте. Я сказала: «С антиамериканской бездеятельностью».

Дайс: Бездеятельностью…

Флэнаган имела в виду безработицу, для борьбы с которой был создан ФТП.

Легче всего было опровергнуть монополию «Рабочего альянса»: Флэнаган показала, что ФТП работал с 24-ю профсоюзами. Гораздо сложнее — опровергнуть претензии к содержанию или интерпретации пьес: вопросы у КРАД возникли к 26 из 924 постановок ФТП.

Джо Стейрнс: Некоторые пьесы пропагандировали классовое сознание.

Флэнаган не отрицала «пропагандистский характер» некоторых из них. Но, на ее взгляд, пропаганда — это «просвещение, сфокусированное на определенных вещах».

Вот, например, пьеса Арента «Треть нации»: ведь это спектакль не за коммунистов, а за демократию, за улучшение жилищных условий. Томас не понимал, за какую именно демократию и что такое вообще «жилищные условия». Флэнаган возмущалась: мы, что, здесь собрались дискутировать, что такое демократия? Но все равно погрязала в бессмысленных ответах на бессмысленные вопросы. В чем вообще предназначение театра? В развлечении? А как театр подбирает репертуар? А может быть, театр преподает некие идеи?

Флэнаган растерянно изрекала общие места: «Хорошая пьеса всегда развлекает публику», «Она также может и должна учить, она может проповедовать религиозные принципы».

Если не знать контекста, покажется, что читаешь интервью, которое берет у продюсера дебютант-репортер, смутно представляющий себе, что такое театр.