Завещание - Нина Вяха Страница 49

По поведению мамы, сестер и братьев, по обрывкам разговоров, которые ему удалось случайно подслушать, Онни понял, что развод – это самое лучшее, что только могло произойти с ними со всеми. Ну, разве что не с Пентти. Но чувства отца, по-видимому, никого не волновали. И тогда Онни тоже перестал о них думать.

Его мама стала теперь куда более счастливой.

Она стала другой.

Более счастливой, но другой.

Более счастливой и другой.

Она чаще плакала, и это его немножко тревожило. Однако, казалось, что она плакала не от горя, а от чего-то другого, чего именно – Онни не знал, и еще она теперь обнимала его куда чаще и крепче. Сири теперь казалась более сосредоточенной, словно постоянно вела внутри себя разговор, услышать который могла только она, рассуждения с самой собой, и от того возникало чувство, что мама рядом, но не совсем, или что у нее теперь были свои тайны и секреты.

Зато теперь Сири стала куда снисходительнее относиться к детским шалостям и капризам, и куда реже, чем раньше, говорила «нет». Дети пожелали жить в саду в палатке – что ж почему бы и нет, решили отправиться вместе со старшими братьями на рыбалку посреди ночи – пожалуйста, никаких проблем (если они пообещают не снимать с себя спасательный жилет), ужинать не на кухне за столом, а в садовом гамаке – да ради бога! Но бывало, Онни заставал свою маму, когда та смотрела на себя в зеркало, видел ее взгляд в отражении и то, как она отворачивалась, словно увидела куда больше, чем хотела увидеть. Он не понимал, что все это значит, но все равно продолжал наблюдать за ней.

Онни ходил во сне с тех самых пор, когда достаточно подрос, чтобы самостоятельно выбираться из кроватки. Больше всего ему нравилось спать под бочком у Сири. Однако в тесной супружеской постели в Аапаярви это было невозможно, зато теперь – пожалуйста, сколько угодно. Теперь рядом с мамой для него всегда было место. Ему так хорошо спалось рядом с теплым маминым телом – да что там! – вдвоем им было куда лучше, и, наверное, именно поэтому они проснулись так поздно.

Арто же, наоборот, после того несчастного случая стал просыпаться рано. Вначале он просыпался от боли, потом, когда раны зажили, он просыпался, потому что ему снились кошмары о случившемся, а теперь, когда кошмары прекратились, его тело должно быть успело привыкнуть к новому режиму, и еще он всегда дремал после обеда на диванчике, после чего чувствовал допоздна себя бодрым, почти до самого выпуска одиннадцатичасовых новостей, и ложась спать, просыпался около пяти, то есть в то самое время, когда Сири должна была отправляться доить коров, если бы они все еще жили в Аапаярви в своем старом доме.

В последнее время Арто часто просыпался в страхе. Больше всего он боялся, что Пентти войдет в дом с заряженным ружьем. Ружьем, из которого он целился в них, когда они забирали с собой последние вещи. Арто тогда сидел на заднем сиденье машины Тату и смотрел на все происходящее из окна. Вот Сири тащит какие-то узлы, пару половичков, медный котелок, подушку, сумку для холодных продуктов.

И вдруг следом за ней появляется Пентти, он что-то говорит ей, но в машине не слышно, Онни и Арто сидели на заднем сиденье черного «Мерседеса», втиснутые между свернутыми одеялами и мешков с одеждой. Онни оторвался от разноцветного кубика, а Арто с замиранием сердца следил, как Пентти широким шагом вышел из дома с ружьем в руках.

Сири не остановилась, и Арто увидел написанную на лице матери решимость, которую он никогда не видел прежде, да и само лицо ее уже не было таким суровым и полностью лишенным эмоций, каким он привык его видеть. Этой весной что-то случилось с чертами ее лица – они начали расплываться. На суровом, словно высеченном из камня лице матери внезапно появилась прежде несвойственная ему мягкость. Сири стала чаще отрываться от дел, начала по-другому проводить время с детьми, и для Арто это было непривычно. Могла ни с того ни с сего нежно провести рукой по его волосам, устремив при этом взгляд куда-то вдаль. Многие дети боятся нового или незнакомого, и Арто не был исключением. Ему было трудно понять, что его мама может измениться, пусть даже эта новая мама, возможно, была лучше старой. Каждый привыкает к тому, что у него под носом, и находит в постоянстве ни с чем несравнимое чувство покоя и надежности, даже вполне отдавая себе отчет в том, насколько скотская у него жизнь – да, даже так.

Сири устремилась к машине, Ринне прихрамывая бежал от гаража, крича что-то через весь двор, и оба, Пентти и Сири, обернулись к нему. Пентти вопросительно уставился на сына, и Ринне повторил. Он быстро и судорожно жестикулировал, словно в безумном танце, и еще эта его кривая улыбка, пока он одновременно пытался прикурить. Пентти, казалось, не придал значения словам сына, потому что снова, еще яростнее взмахнул ружьем, и Сири на всех парах понеслась к машине. И тогда Пентти оставил ее в покое и вместо этого прицелился в пятого сына, приблизился к нему широким шагом и пихнул его дулом в грудь.

У Арто так сильно стучало сердце, что казалось, вот-вот выпрыгнет из груди, но Ринне, казалось, ничуть не испугался. Трудно понять, почему отец так по-разному влиял на своих детей. Ринне позволял Пентти держать его на мушке и толкать, его длинное худое тело раскачивалось из стороны в сторону, и все это еще больше походило на странный танец. Сири распахнула дверцу со стороны пассажира и крикнула Ринне:

– Тату, мы уезжаем! Пошевеливайся!

Тем все и закончилось. Никаких долгих прощаний. Никакой сентиментальщины. Так совместная жизнь родителей подошла к концу.

По радио бархатный тенор пел о вечной любви, за стеклами автомобиля начинали сгущаться сумерки. Ринне барабанил по рулю, и Арто видел, как он похлопал маму по коленке, и как мама улыбнулась ему в ответ. Но ее глаза были полны слез.

Лахья и Вало собирались приехать в Куйваниеми на выходные, а пока что они жили в городе. Лахья – у Хелми, Вало – у Эско. Постепенно дом опустел. Тармо не знал, приедет ли он теперь на летние каникулы. За окнами все еще лежал снег, но днем жарко пригревало солнце, так что теперь уже недолго осталось ждать до лета. Арто закрыл глаза, изо всех сил понадеявшись, что это было лишь сном. А если нет, то в любом случае время летит достаточно быстро, чтобы все произошедшее очень скоро стало ощущаться как далекий сон, как чья-то жизнь, не его, а кого-то другого. 

* * *

Арто забыл взять велосипед, и его это тревожило. Прежде он не раз видел, как Пентти ломал детские вещи, то немногое, что у них было, пока они росли, и теперь спрашивал себя, что же случится с его оставленным велосипедом. Это был совсем старенький велосипед, на котором катались еще его братья и сестры, и, по правде говоря, он даже начинал становиться мал, но Арто все равно переживал за него.

Он часто представлял себе, что с велосипедом плохо обращаются – отец доламывает его самыми изощренными способами. Арто вместе с велосипедом переживал его страдания, и в такие моменты страх полностью овладевал им.

Когда Лахья была дома, то часто просыпалась от ночных истерик Арто. Тогда она на цыпочках пробиралась к его постели, на которой он сидел, раскачиваясь из стороны в сторону и ударяя себя по голове, ложилась с ним рядом, крепко обнимала и пела ему песни или рассказывала сказку, утешая и успокаивая его. Но Лахье было четырнадцать, и у нее был парень чуть старше ее, которого Арто находил довольно неприятным типом. И вот, в связи с переездом, отношения сестры с Матти (так звали парня) перешли в новую фазу, и она стала много вечеров проводить вне дома, так что Арто все чаще оказывался предоставленным на растерзание своим личным демонам.